Мой Шелковый путь
Шрифт:
С каким холодным удовольствием судья произнесла приговор!
Экстрадировать!
Лагерь для эмигрантов, куда меня посадили, представлял собой огороженную территорию на окраине Парижа, где стояло с десяток деревянных бараков. Трудно передать степень моего ужаса, когда я вошел в ворота. Там я увидел только негров! Почти тысяча человек – и все чернокожие! Ни одного европейского лица! Это были те самые чернокожие, которые торгуют возле Эйфелевой башни дешевыми сувенирами и воруют кошельки у туристов. И вот меня швырнули к ним, как последнего бродягу, хотя у меня были квартира, машины,
–Мне кажется, что вижу кошмарный сон, – сказал я, когда ко мне приехал мой адвокат. – В чем я провинился, почему должен сидеть в этой дыре? Сколько мне гнить здесь? Ты видишь этих людей вокруг меня? Как можно находиться рядом с ними? От них воняет, как от бездомных собак. Я месяц потом отмываться буду!
– Алик, потерпи, мы подали жалобу, – заверил он меня. – Завтра или послезавтра состоится заседание суда. Они обещали, что тебе дадут возможность самостоятельно выехать в Израиль, а потом спокойно вернуться во Францию.
– Слава богу, образумились.
Следом за адвокатом приехал мой секретарь и привез телефонные карточки, чтобы я мог в любое время звонить ему.
– Алимжан, мы все уладим, – сказал он. – Звоните в любое время.
– Ладно, Артем. Звонить буду часто, потому что сидеть здесь омерзительно. Они здесь все гудят, рычат, ругаются, молятся беспрестанно.
– Молятся?
– Да, африканцы, и мусульман много.
Я попросил его передать моим друзьям, чтобы они навестили меня.
– Кому-нибудь конкретно?
– Да всем скажи. Всех буду рад увидеть. Ты же увидел, что тут такое...
– Но и вы тоже звоните, Алимжан.
В комнате, где мне предстояло спать, находилось две кровати. Я долго ждал, когда появится мой сосед, но никто не пришел. Вероятно, французы решили, что с меня будет достаточно чернокожих соседей за стеной. Уснуть долго не удавалось из-за несмолкавших криков, в коридоре кто-то дрался, кто-то падал, колотился о стену. Дверь в комнату не запиралась, потому что лагерь для эмигрантов не был тюрьмой. В любую минуту человек мог войти и выйти не только из комнаты в коридор, но из барака тоже. Многие негры не ложились спать до раннего утра, их голоса доносились сквозь грязное окно, виднелись вспышки зажигалок.
На следующий день ко мне приехали несколько моих друзей и привезли мне кучу вкусностей. Уехали одни, потом появились другие. Потихоньку день пролетел. Вечером я дозвонился до Артема, моего секретаря.
– Алик, мы уже купили билет для вас, – обрадованно доложил он. – Вы в одиннадцать часов едете на суд, оттуда сразу в аэропорт. Время заседания уже назначено, и судья сказала мне, что вам разрешат выехать из страны самостоятельно.
Он попросил меня записать номер кабинета, где состоится слушание. Я вздохнул с облегчением.
Утром приехал автомобиль. Полицейский показал жестом, что должен надеть на меня наручники.
– Черт с тобой. Надевай...
Помимо меня в машине находились только водитель и два полицейских. Они о чем-то беззаботно болтали, а я молчал. Ненавижу, когда совсем ничего не понимаю...
Вдруг я заметил, что мы выехали из Парижа.
– Эй, месье, мы куда едем?
–
– Почему в аэропорт? Пуркуа?
– Депорте!
То есть меня везли, чтобы выслать! Без суда, хотя заседание было назначено на одиннадцать и судья уже ждал меня! Я мог предполагать что угодно, но не такой подвох, не такой наглый обман.
– Оревуар, – сказал я им, когда меня освободили от наручников. – Только не думайте, что вы победили. Вы взяли меня обманом...
Опуская ненужное, скажу главное: мне удалось выиграть суд, и через восемь месяцев я вернулся в Париж. Нельзя страдать пассивно, это сокрушает волю. Необходимо сопротивляться, бороться каждый день, каждый час, каждую минуту. Я боролся, выиграл суд и вернулся во Францию. Вернулся, но... все началось опять. Допросы (иначе это не назовешь) в налоговой, допросы в уголовной полиции, слежка на улице, прослушивание телефона. Я пытался держаться бодро и ничем не проявлять моего раздражения...
В конце концов адвокаты посоветовали мне выезжать из Франции, как этого требовали французы, каждые полгода.
– Алик, они не отстанут. Живите полгода в другой стране, а полгода во Франции. Не раздражайте их.
– Но почему?
– Нелепый и бессмысленный вопрос, если учитывать сложившуюся обстановку. Не согласитесь на это, так они вынудят вас. Найдут, к чему придраться. Вы уже испытали на себе их методы. Раз у вас нет здесь бизнеса, но есть деньги, вы должны показывать им, откуда эти деньги берутся. Иначе полиция не оставит вас в покое.
– Что же делать?
–Может, имеет смысл организовать здесь какую-то фирму, чтобы вы могли работать? Хотя бы формально числиться?
– Но мне не надо зарабатывать, – возмущался я. – Я уже заработал. У меня в офшорной зоне лежат деньги. Я их трачу. Вот у меня кредитная карта. Я расписал эти деньги до конца дней своих. Я сам себя отправил на пенсию. Я могу так жить?
– Не можете. Проживая в этой стране, вы должны отдавать часть ваших денег, платить налоги с заработка. Если вы богатый человек – обязаны делиться.
– Я не хочу делиться. У меня не так много, чтобы я мог делиться. Вдобавок, почему я должен делиться с кем-то в этой стране, когда заработал мои капиталы в другой стране? Здесь я хочу просто спокойно жить.
– Чтобы спокойно жить, поезжайте куда-нибудь на полгода.
– Но куда мне уехать?
– Хотя бы в Лондон. Там спокойно, много русских.
После нескольких подобных разговоров с моими адвокатами я сдался. Лондон так Лондон. Пришлось уезжать из Парижа, жить шесть месяцев в Англии, затем возвращаться. Не стану отрицать, что Лондон прекрасен, но он совсем не похож на Париж. Лондон многогранен и вместе с тем имеет свое собственное лицо. Если бы приехал туда на несколько лет раньше, я полюбил бы его. Однако мое сердце уже принадлежало парижским улицам и дворцам. Когда-то Честерфилд, историк и философ-моралист, прославившийся своими афоризмами, написал, что грации не очень-то прижились на почве Великобритании и что «даже лучший из англичан напоминает собой скорее необработанный, нежели отшлифованный алмаз». Его мнение лишь подтверждает мои впечатления.