Мой сон о тебе
Шрифт:
– Посетитель? Необычное, правда?
– И четко определяет границы.
Кэлли смеется.
– Вообще-то ей известно, как тебя зовут. Наверное, Дот просто слишком много выпила.
– А почему она сказала «так и знала»?
Кэлли вздыхает.
– Понятия не имею.
На безопасном расстоянии от лодочного домика блондин, приглянувшийся Дот, оставляет маршмеллоу. Вокруг него собирается толпа, напоминающая стаю пингвинов. Через несколько секунд над нами начинают с грохотом вспыхивать и рассыпаться фейерверки. Мы глядим в ночное небо, сияющее многообразием ярких красок,
– Чувствую себя подростком, – признается Кэлли, когда раскаты первого залпа стихают. – В парке, ночью, с кружкой пунша…
Хлопаю себя по лбу:
– А! Так вот где я тебя видел много лет назад!
Кэлли смеется и смотрит на меня.
– Дот тебя помадой испачкала.
– Да?
– Если хочешь, я могу…
Не дожидаясь ответа, она снимает перчатку и пальчиком осторожно проводит по моей щеке.
– Вот так.
У меня сжимается сердце, и начинает щипать в глазах. Какая Кэлли красивая! С трудом подавляю желание взять ее за руку.
– Спасибо.
Кто-то из толпы зовет Кэлли, и мы по поросшему травой склону направляемся к лодочному домику.
– Вы с нами? – интересуется Дот, решительно устремляясь к озеру.
– Куда?
– Покатаемся на гидроцикле.
Поперхнувшись пуншем, Кэлли заходится кашлем.
– Ты что! Вода ледяная!
– А у меня гидрокостюм!
– Дот, ты же выпила. Утонешь!
– Не-а. Натан – спасатель, профессионал.
Кэлли морщит нос. Вероятно, как и я, подозревает, что Натан может оказаться не таким уж профессионалом, раз нарушил главное правило спасателей: не быть безответственным идиотом.
– Не волнуйся, он сегодня не пил ничего крепче лимонада. – Дот поворачивается ко мне. – Хочешь с нами, Посетитель?
– Нет, благодарю. Не хочу перед всеми дефилировать в гидрокостюме.
Дот прыскает.
– Не стесняйся, тут все свои!
– Спасибо за приглашение. В другой раз, – отказывается за нас обоих Кэлли.
Дот обнимает подругу, целует ее в макушку, и я ощущаю необъяснимый укол ревности.
– Ну, что я говорила?! – восклицает Дот.
Кэлли пожимает плечами, а Дот спешит обратно к лодочному домику – вероятно, чтобы завербовать других добровольцев – будущих утопленников.
Я отпиваю еще пунша.
– А что она говорила?
Кэлли медлит с ответом, затем предлагает:
– Пойдем прогуляемся?
– Не обращай на Дот внимания. Просто она считает меня старой занудой.
Мы бредем по тропинке, ведущей к Уотерфену. Все стихло. В черном небе светится лунное окошко. Кэлли уверенно шагает вперед, легко ориентируясь в парке. Должно быть, звезды служат ей компасом.
– А сколько ей лет?
– Чуть за двадцать, – будничным тоном откликается Кэлли.
– Значит, если ты для нее «старая», тебе…
– Тридцать четыре. – Она поворачивается ко мне. – А тебе?
– Гораздо больше. Скоро на пенсию. Тридцать пять.
По деревянному мосту мы переходим из парка в заповедник. В воцарившейся тишине наши шаги звучат громко и гулко. Деревья, отбрасывающие длинные тени, тянут к нам ветви.
– Дот считает, что в жизни надо… как говорится…
– Брать
– Точно. Она постоянно зовет меня с собой на водные лыжи и кикбоксинг.
– А ты?
Кэлли улыбается. Ее длинные, влажные от росы волосы чуть блестят в лунном свете.
– Пока сопротивляюсь, – улыбается Кэлли.
– Ты не такая как Дот, вот и все.
Она недолго молчит, обдумывая мои слова.
– Возможно.
Петляющая дорожка из досок заводит нас в глубь заповедника. Где-то вдалеке еще слышны приглушенные взрывы фейерверков, но теперь нас окружают голоса природы: шелест листьев, уханье совы. Время от времени долетает шорох: это проходит по лесу кто-то из его обитателей. Из-за темноты я плохо понимаю, куда мы идем.
– Знаешь, а ведь я не представляю, где мы сейчас находимся.
Кэлли тихо смеется:
– Не волнуйся. Я часто гуляю здесь по ночам.
– Бессонница?
– Да, бывает.
Сворачиваем на тропинку, тянущуюся вдоль узкой канавы. Между деревьями показывается просвет. Кэлли останавливается и, приблизив ко мне лицо так, что я чувствую пьянящий аромат ее цитрусового шампуня, шепчет:
– Обожаю это место. Смотри, как тут хорошо.
Впереди видна заболоченная топкая лужайка, поросшая камышом. Тут и там серебром поблескивают небольшие озерца. Прямо на влажной земле птицы устроились на ночлег. Взглянув туда, куда указывает Кэлли, я замечаю в ярком свете луны стадо оленей. Изящные, стройные животные лакомятся сочной травой, мягким ковром устилающей все вокруг.
– Какие красавцы! – негромко восхищается Кэлли.
Я киваю.
– Они будто высечены искусным скульптором.
– Да. Повезло, что мы их увидели. Они пугливые, могут на расстоянии ста метров учуять человека и отлично умеют прятаться.
Мы притаились за кустами, от которых исходит свежий острый запах, как от сырой овечьей шерсти. Где-то рядом раздаются птичьи голоса.
– Кэлли, кто это кричит?
– Дикие утки. Очень говорливые создания.
Мы еще какое-то время наблюдаем из нашего убежища за оленями, а потом Кэлли подает знак, что пора возвращаться.
За разговором мы выходим на тропинку. Она становится все шире, круто заворачивает и выводит нас к реке.
Рассказываю Джоэлу о своих родителях. Мой папа – онколог, а мама руководит ателье по пошиву одежды. Джоэл интересуется, как долго я изучаю природу. Отвечаю, что всю жизнь. Когда я была совсем маленькой, папа впервые привел меня в Уотерфен, а еще выделил для меня в огороде небольшой участок земли. Мы вместе собирали гербарий. По утрам выходили в сад, чтобы послушать птичьи трели, и папа объяснял мне, какая птица как поет. Папа научил меня отличать лягушек от жаб, сарычей от ястребов-перепелятников. Мы делали домики для жуков и ежей. Я часто притаскивала домой разных насекомых, чем очень нервировала маму, и позже приходилось уговаривать меня их отпустить. Дело редко обходилось без слез.