Мой старший брат Иешуа
Шрифт:
– Сын мой. Сделай так, как говорит Дебора. В нее вселился ангел судьбы; он знает, что нужно и что необходимо. Посмотри на нее: когда у девочки такие глаза, ей нельзя возражать, потому что нельзя спорить с ангелом.
Так мама осталась одна на два дома с семью детьми. Впрочем, старшим близнецам скоро должно было исполниться по двадцать лет, и они были настоящей опорой семьи. В силу собственных пристрастий они занимались не столько торговлей, сколько строительством, но уже не деревянным, как наш отец, а каменным. Как раньше в доме горячо спорили о сравнительных свойствах сосны и сикоморы, так теперь – о камне из разных каменоломен, о том, когда можно использовать сырой кирпич, а когда приходится покупать дорогой обожженный, о санторинской земле
У них были грубые, израненные острыми сколами различных камней руки. Но души их были нежны и преданны.
Мои любимые братья…
Глава 20
Всю ночь ревел ветер, выдувая последнее тепло из комнаты. Среди ночи пришлось встать и разжечь очаг. Дикая олива, высохшая до твердости бронзы, тяжелая и звонкая, разгоралась медленно, но горела жарко, и я согрелась. Во мне мало тепла, оно быстро уходит из тела, поэтому я кутаюсь в шкуры, как армянка. Даже летом я надеваю овчинную безрукавку. Сейчас зима. Мне холодно смотреть на мальчишек, которые бегают босиком по обледенелым камням. А им смешно смотреть на меня.
Утром я не сразу смогла выйти из дома. Дверь не открывалась, и пришлось разрезать верхний ремень, на котором она висит, и повалить ее наружу. Выпал снег. Его было по пояс у двери и под самую крышу у задней стены. Ветром снег вбило так сильно, что он не проседал под ногами. Придется заплатить мальчишкам несколько оболов, чтобы выгребли его оттуда, иначе в доме будет долго держаться холод и сырость, и на стенах появится плесень. Я ненавижу плесень.
Она может испортить мои записи.
А первый раз в жизни я увидела снег в то самое мое путешествие с Иохананом – первое и последнее. Это было в Кесарии. Мы ждали корабль, чтобы плыть на Кипр. Четыре дня мерно грохотал шторм, и соленые брызги оседали на губах. Тучи летели низко, иногда порывался пойти дождь, но так и не решался. Этот шторм пришел из Египта, в нем чувствовался остаток африканской жары. Мраморные лестницы, сбегавшие к морю, были пусты, фонтаны молчали. Пальмы, напротив, громко шумели; иногда ветер волок по ступеням большой темный обломанный лист с прорезями по краям. Статуи неизвестных мне людей отворачивались от ветра и кутались в тоги.
Я никогда не испытывала отвращения к статуям или страха перед ними и не понимаю, почему многие евреи так их не любят.
В Кесарии мы жили у моего сводного двоюродного брата, Иегуды по прозвищу Горожанин. [17] Помните, у отца была предыдущая семья, вся умершая в моровой год? Иегуда – сын Шимона, младшего брата Рахель, которая и была первой женой моего отца.
О дяде Шимоне в нашей семье было не принято вспоминать, и не потому, что он был откупщик – не из самых крупных, но и не мелкий, – а потому, что он был разорившийся откупщик. Совершенно невозможно представить себе, как откупщик может разориться, но дядя Шимон смог. Потом он несколько раз попадал под суд за обман и мошенничество, но всегда отделывался в худшем случае штрафом, а чаще так запутывал судей, что выходил сухим из воды. Но как-то при всех своих неурядицах он сумел выучить сына и хорошо выдать замуж дочь, после чего тихо умер. Йегуда знал все возможные языки – более десяти! – историю и математику, имел невероятные способности к счету, и поэтому богатые купцы часто привлекали его для разрешения запутанных денежных вопросов.
17
По-арамейски – еш-Кириаф; слово «кириаф» не является топонимом, а означает просто «город».
Иегуда был старше меня на шесть лет, но казалось – что на двадцать. Основательность и неторопливость, говорил он. Жизнь слишком коротка, чтобы нестись по ней галопом. Иоханан очень уважал
Дом Иегуды был скромный и очень аккуратный. Хозяйство вели пожилая рабыня и молодая вольноотпущенница Эгла, наложница Иегуды, взятая на срок.
– Почему ты не женишься? – спросила я его как-то. – Хочешь, найду невесту?
Он помолчал.
– Нет.
– Но почему?
– Ты веришь в вещие сны?
– Все сны – вещие.
– Ну да… Еще был жив отец, и он сосватал мне прелестную девушку. Умную, добрую, богатую. Назначили день обручения. И накануне мне приснился сон. Про то… Сестра, скажи, наши сны от Предвечного или от демона Сартии?
– Сартия и его ангелы-мучители часто приходят в сны, посылаемые Предвечным, и превращают их в кошмары. Поэтому нет вещих снов, в которых не содержалась бы толика лжи. Что ты видел?
– К счастью, я не помню всего. Но я помню, как горел мой дом и как я кидал в раскаленное белое пламя моих детей, чтобы успеть спасти их от чего-то неизмеримо худшего… Я попросил отца разорвать помолвку, отправил девушке подарок и извинительное письмо и решил для себя, что никогда не женюсь и не рожу детей… ну или до тех пор, пока не увижу другой сон…
– Не увидел?
– Нет. А тот сон… он все время где-то рядом. Стоит протянуть руку. Понимаешь меня?
Тогда я еще не поняла. Поняла потом.
На пятый день шторм улегся, и небеса вздохнули. Вдруг как бы огромный облачный купол воздвигся над городом. Синие облака образовывали свод его, а под сводом неподвижно висели клочья темных, цветом похожих на зимние волны. Настала благоговейная тишина. Сразу, как это бывает только в пустыне, похолодало, а потом с неба поплыли, медленно кружась или покачиваясь из стороны в сторону, белые хлопья.
Меня обуяли восторг и благолепие. Не чувствуя холода, я опустилась на колени и взяла в руки белый мех, которым покрылись ступени. Он тут же потек по запястьям и пропал. Иоханан гладил меня по голове и просил подняться. Наконец я поднялась.
Все кругом покрывал этот белый мех…
– Пойдем, Пчелка, – сказал мой муж. – Ступай осторожно, не торопись…
И я, конечно, тут же поскользнулась, упала и раскроила об острый край ступени левое колено. Хлынула кровь. Иоханан перевязал мне рану тряпицей, оторванной от полы рубашки, и потом нес на руках до самого дома. По белому меху протянулся красный крапчатый след. Я не видела ничего красивее в своей жизни…
Наверное, потому, что я так истосковалась без мужа все эти годы, путешествие наше казалось мне пределом счастья; я перестала думать и понимать, а только чувствовала и ощущала. Я была, наверно, еще глупее, чем Мария, когда она отправилась в свое путешествие к Иешуа; я еще расскажу об этом; и мне, и ей затуманило разум любовью и страстью. И поэтому, разумеется, я тогда мало что понимала из происходящего, так что описать могу какие-то отдельные картинки, которые врезались в память – как эта, со снегом в Кесарии. Уже потом я, вспоминая, стала осознавать, чем же Иоханан – и я вместе с ним – занимался все это время.
Мы собирали армию.
…но этот крапчатый красный след на белом меху стоит перед моими глазами и будет стоять, пока я не расскажу ту историю до конца, он просто не позволит мне перейти к главным событиям, и я прошу прощения. Со мной всегда так: я не могу оставлять что-то за спиной. Постараюсь рассказать кратко.
Я несколько дней после того, как получила рану, находилась в странном состоянии полубреда. Я разговаривала с мужем и Йегудой и все понимала, но мир стал прозрачнее, и многое, прежде скрытое за стенами, сделалось доступным взгляду. А кроме того, перед глазами вставали живые картинки, которых быть не могло, но тем не менее я их видела столь ясно и отчетливо, что понимала: это игра воображения, мои глаза давно ни на что подобное неспособны. В ушах звучал далекий шепот или шорох, и в нем проступали слова…