Мой век – двадцатый. Пути и встречи
Шрифт:
Конференция в Мадриде была шестой организованной мной подобной встречей. На эти конференции съезжаются люди со всех концов света, бывшие премьер-министры и министры иностранных дел, члены парламента, юристы, адвокаты, судьи, профессора, все люди доброй воли.
В день открытия я решил отложить в сторону заранее приготовленную речь и говорить прямо от сердца. Делегатам было неинтересно слушать общие слова, они хотели знать, о чем я говорил с Черненко.
„Как вы, наверное, слышали, - сказал я, — позавчера я был удостоен чести более полутора часов находиться на встрече с президентом Черненко. Мне бы хотелось подчеркнуть уместность того, что с этой встречи я приехал прямо на нашу конференцию. Она проводится под
Примерно за двадцать минут я подробно передал наш разговор с Черненко. Мне никогда не приходилось выступать перед более внимательной аудиторией. Эмоциональная атмосфера в зале* парламента воодушевила меня. „Я борюсь за жизнь своей семьи, моих детей и внуков, — сказал я, - и поэтому мне очень важно найти решение... А теперь, дамы и господа, я могу сказать, что это решение найдено... и оно настолько простое, что непонятно, почему мы не додумались до него раньше. Решение заключается в том, чтобы обе стороны встретились и договорились не применять первыми никакие виды вооружений”.
Наступило время говорить с русскими как с равными. Наступило время сказать им: ,Давайте прекратим тратить миллиарды долларов на никому не нужное ядерное оружие, которое никогда не будет и не должно быть использовано, если только мы не хотим покончить жизнь самоубийством.”
Я кончил призывом к действию: „Я призываю каждого участника этой конференции использовать все влияние в своем правительстве и в Вашингтоне, чтобы добиться того, чтобы на встрече в следующем месяце в Женеве Шульц и Громыко первым пунктом повестки дня поставили вопрос о неприменении первыми любого вида вооружений. После этого, не торопясь, мы решим, сколько ракет оставить каждой стороне, допустить ли милитаризацию космоса. На это могут уйти годы. Но, если ждать разрешения всех этих мелких вопросов, встреча на высшем уровне никогда не состоится, и мы будем подвергать себя риску полного уничтожения”.
Реакция делегатов была прямо-таки удивительной. Авторитетные, занимающие высокие посты люди поднялись со своих мест и устроили мне такую овацию, что, мне казалось, меня подняла вверх огромная волна чувств. Думаю, на них так подействовали мои слова о будущих поколениях. Всем нам больше всего дороги дети, и ужасно думать, что в наследство нашим детям и внукам мы оставим ядерное уничтожение.
В своем номере в гостинице ”Риц” в Мадриде я быстро составил письмо президенту с копиями советнику по национальной безопасности Роберту Макфарлейну и сотрудникам госдепартамента Майклу Арма-косту и Марку Палмеру. Я описал в нем сцену в мадридском парламенте и реакцию делегатов на мою речь, убеждая их рассмотреть мое предложение.
Брал ли я на себя слишком много? Действовал ли чересчур напористо? Некоторые сотрудники не одобряли мои поступки по отношению к Белому дому. Они считали, что я могу вызвать отрицательную реакцию в Вашингтоне своим вмешательством в решение чувствительных политических вопросов. Однако я был убежден, что, когда идет речь о таких невероятно важных вопросах, как будущее человечества, нюансы протокола не должны помешать ответственному гражданину сообщать правительству свое мнение.
Кроме того, я хотел переговорить с президентом лично, а не через окружающих его плотным кольцом сотрудников, относящихся с подозрением к каждому посетителю. Во время встреч с Рональдом Рейганом у меня сложилось впечатление, что это — умный человек, свободно высказывающий собственное мнение и внимательно выслушивающий мнения других и новые идеи. Я пришел к выводу, что некоторые члены его кабинета не полностью информируют Рейгана и их подозрительность по отношению к Советскому Союзу ничем
Не прошло и нескольких дней после моего возвращения в Соединенные Штаты, как Вашингтон и западный мир наполнился возобновившимися слухами об ухудшении здоровья Константина Черненко, который, как говорили, находился в критическом состоянии в санатории. Из моей конторы в Москве я получал противоречивую информацию. Черненко, безусловно, не появлялся на людях. Но, по моей информации, он просто отказался тратить время на маловажные официальные встречи.
Меня пригласили в студию телекомпании Эй-би-си в Вашингтоне на интервью о советском руководстве. Михаил Горбачев с женой в это время были в середине своей триумфальной поездки в Великобританию. Мировая пресса пришла в невероятное возбуждение при неожиданном появлении этого обаятельного человека, о котором премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер радостно объявила: „Господин Горбачев мне нравится, мы сможем с ним работать”.
Из-за отсутствия точной информации я советовал проявить осторожность. Очень важно, говорил я, реально смотреть на вещи и не предаваться мечтаниям. По крайней мере, в настоящее время Черненко является тем человеком, с которым нам следует научиться иметь дело, и бессмысленно строить предположения о том, кто станет его преемником, пока он еще у власти.
Я соглашался, что Горбачев является интересной и сильной фигурой, однако считал, что нам следует сосредоточиться на решении жизненно важных международных вопросов, а не обсуждать покрой его костюмов и улыбку его жены.
Новый год застал меня в плохом настроении. Усилия мои, казалось, не приносили никаких результатов. Москва не публиковала никакой информации в связи с моими предложениями, и, несмотря на неустанные усилия, дверь Белого дома оставалась закрытой.
Между тем я снова приехал в Вашингтон, чтобы во второй раз присутствовать на приведении к присяге Рональда Рейгана. Случилось так, что это утро оказалось одним из самых холодных дней в Вашингтоне. Ветер дул с такой силой, что через пятнадцать минут пребывания на улице можно было отморозить щеки. Организаторам не оставалось ничего другого, как отменить церемонию на открытом воздухе и проводить ее в теплом здании Капитолия.
Получить приглашение на церемонию в Ротонду было очень трудно, поэтому некоторые из моих друзей, увидев меня, начали подтрунивать. „Мне следовало бы знать заранее, что я вас здесь встречу”, — сказал Боб Дойл, представитель большинства в сенате. Эдвард Кеннеди напомнил, что я сидел рядом с ним в ложе для сенаторов, когда Рональд Рейган первый раз приводился к присяге в январе 1981 года. „Познакомьтесь со сто первым сенатором Соединенных Штатов”, — сказал он, представляя меня одному из своих удивленных коллег.
После церемонии, по дороге в аэропорт, как это часто случалось со мной в последнее время, мне снова пришло на ум, насколько Вашингтон и Москва похожи друг на друга. Прежде всего, погода. В это утро озаренный солнечным светом и сверкающий блеском разбрасываемых ветром снежинок Вашингтон очень напоминал утреннюю январскую Москву. Сходство распространялось на замерзшие реки, рассекающие оба этих города, и окружающие город холмы, густо покрытые лиственными и хвойными деревьями.
Оба города являются величественными архитектурными памятниками громадной политической силе и стремлениям, и при этом не следует забывать, что оба они — столицы государств, созданных революцией. Даже меховые шапки дорожной полиции в Москве и в Вашингтоне одинаковые. Думая обо всем этом, я внезапно понял, что жители этих двух городов и понятия не имеют, сколько у них общего.