Мой век, мои друзья и подруги (Бессмертная трилогия - 2)
Шрифт:
– Уж конечно! Конечно!– нервно подергивая плечиками, отвечала Литовцева.– С кем поведешься, от того и понаберешься.
После воспаления легких Качалов отдыхал и поправлялся в Барвихе, что под Москвой.
Тогда же там отдыхали и поправлялись после своих хворостей, очевидно, неизбежных в возрасте, который так и называется преклонным (перед болезнями, что ли?), Константин Сергеевич Станиславский и Марья Михайловна БлюментальТамарина.
Замечательная "старуха"! Сценическая "старуха"
В один из понедельников, когда МХАТ отдыхал, Литовцева заехала за мной и Никритиной:
– Толя, Нюша, поедемте к Василию Ивановичу. Он звонил по телефону. Очень хочет вас видеть.
Мартышка схватилась за голову обеими руками:
– Ужас! Ужас!
– Что, Нюшенька, не можешь?
– У нас сегодня чтение пьесы. У Таирова в кабинете.
И верхняя губа ее, искривившись, запрыгала, как у младенца, собиравшегося заплакать.
– А ты можешь. Толя?
– Очень даже.
– А с Нюшей мы поедем в следующий понедельник.
Тут же Литовцева заботливо проскрипела:
– Только, друг мой, ты уж не засиживайся у Василия Ивановича.
– Ладно.
– И стихи свои ему не читай, пожалуйста. Читай уж мне, дома. Я хоть не после болезни. Я их получше перенесу.
– А тебя, Нина?..
– Что меня?
– Ведь тебя, дорогая, тоже довольно трудно переносить. Даже здоровому человеку.
– Такого нахала, как ты, мой друг, еще свет не видывал.
– Невозможнейший!– предательски согласилась Никритина.
Падал снег.
Барвихинские столетние сосны стояли вокруг дома этакими кавалергардами в белых мундирах.
Мягкими дорожками цвета травы мы прошагали по коридору в качаловскую комнату.
– Как ты помолодел, Вася!– сказал я.
После болезни он несколько скинул негрузный жирок, а зимнее солнце позолотило лицо в часы неторопливых прогулок.
– Скоро юношей стану, - отозвался Качалов.– Вот только бы еще три-четыре воспаления легких.
– Типун тебе на язык, Василий Иванович!– прокричала супруга.
– Шутки в сторону, а ведь меня недавно Всевышний к себе призывал.
– Что?..– непритворно перепугалась она.– Что такое? Куда это он тебя призывал?
– К себе, на небо.
– Что?..
– Иду это я по нашей дороге вдоль леса. Размышляю о жизни и смерти. Настроение самое философское. Болел-то я не в шутку. Уж "бренные пожитки собирал", говоря по-есенински.
– Перестань, Василий Иванович!
– Вдруг слышу...
– Василий Иванович, тебе нельзя много разговаривать.
– Подожди, Нина... Вдруг слышу голос с неба: "Ва-сиилий Ива-анович! Ва-си-илий Ива-анович!.." Так и одеревенел. Ну, думаю, кончен бал. Призывает меня к
Литовцева испуганно перекрестилась.
У нее в комнате над столиком, где лежали книги Маркса и Ленина, всегда теплилась лампадка перед старенькой иконкой Божьей Матери.
– Ну?..– спросил я нетерпеливо, по-никритински.– Ну?
– Наложив, разумеется, полные штаны, - продолжал Качалов, - я поднимаю глаза к небу.
И тут он сделал знаменитую мхатовскую паузу.
Литовцева была ни жива ни мертва.
– А передо мной, значит, телеграфный столб, а на самой макушке его, обхватив деревяшку зубастыми ножными клещами, сидит монтер и что-то там чинит. А метрах в ста от него, на другом столбе, сидит второй монтер, которого, стало быть, зовут, как меня, - Василием Ивановичем. Вот мой разбойник и кличет его этаким густым шаляпинским голосом: "Ва-си-илий Ива-анович! Ва-си-илий Ива-анович!.." Ну совершенно голосом Бога, друзья мои.
Мы рассмеялись.
– Честное слово, очень похож! Сам Господь Бог орет, и баста. До чего ж я перетрусил!
– Вечно с тобой, Василий Иванович, какие-нибудь дурацкие истории! сказала Литовцева.
Голос монтера, "очень похожий на голос Бога", напомнил мне другой случай, рассказанный Жоржем Питоевым - директором, режиссером, художником и отличным актером парижского театра, маленького, но хорошего. Это обычно для Парижа: там драматический театр чем меньше, тем лучше.
Бабушка Жоржа первой - в карете - приехала из Эривани в Париж. Роскошная армянка была самой интеллигентной дамой в своем отечестве. Ее называли во Франции мадам де Питоев-нуар. Значит, она даже для французов была слишком черна.
По ее примеру и Жорж после смерти Веры Федоровны Комиссаржевской (он был ее возлюбленным) отправляется в Париж. Это было за несколько лет до нашей революции. Неожиданно Франция стала его третьей родиной. Но и вторая Россия, Россия Толстого и Чехова, - навечно осталась в его душе. Питоев мечтал, чтобы Франция полюбила, хорошо узнав, Россию чеховскую и толстовскую.
– Это ваша миссия, Жорж?
– Да! Моя миссия, - отвечал он серьезно, хотя и не любил, как человек со вкусом, высоких слов.
В Париж Питоев приехал с молодой женой. Довольно скоро Людмила, так ее звали, стала не только первой актрисой его театра, но и одной из первейших актрис во Франции.
У Питоевых была целая ватага детей: Светлана, Варвара, Людмила, Саша, Нюша и т, д. Отец и мать замучивали их русским языком, но родным языком для них все-таки стал французский. Это огорчало родителей.
В 1927 году на берегу Атлантического океана в Кабрстоне мы с Питоевым крепко дружили.
– Вы знакомы с Жоржем Питоевым?– спросил я Качаловых.