Мой второй. Моя вторая
Шрифт:
– Ну, ты даешь. Я бы не смогла.
– Ой, белая и пушистая. Неужели никогда не хотелось просто так что-то поиметь?
Я задумалась. Нет, конечно, мысли меня такие посещали. Как-то, помню, когда большой маркет у нас открылся, все купить хотелось. А денег нет. Планы такие в голове строились, как незаметно маленькую пачку дорогого чая вынести. Или баночку кофе. Ну, дальше воображения дело не шло. Не то, чтобы камер наблюдения боялась или чего еще. Нет, просто не могла руку протянуть за банкой, так как точно знала – денег на нее нет и, значит, это чужое.
– Знаешь,
– Ну, то-то же. А я уж подумала, ты меня осуждаешь. Веришь, я ведь только в секонде беру. А по другим магазинам, за продуктами я с Толиком езжу, он платит, я не могу его позорить.
Я утвердительно качала головой, но понять Ларку все-таки до конца не могла. Виски опять заломило, наверное, от того, что я сейчас не все ей сказала.
Где-то в мозжечке хлюпало воспоминание, как я в первый раз ощутила это противное чувство сомнения: взять-не взять. Мне было лет десять, и поехали мы с подружками на трамвае в кино на какой-то взрослый фильм. Матери об этом я не сказала, поэтому денег на проезд и на кино она мне не давала. Так как я дважды в неделю ездила в музыкалку, талоны на транспорт у меня были. Но, в любом случае, истратив два, мне пришлось бы потом или дважды пройти пешком или экономить на чем-то. А еще билет в кино надо было купить.
Зайдя в вагон, я хотела пробить талончик, но Ларка (как сейчас помню, это была она – такая с косичками и в очечках) сунула мне слегка помятый талон.
– Бери, стукни сильнее, никто не увидит, я первый раз всегда очень легко пробиваю.
Как не хотела я брать этот талон. Как будто чувствовала, что мне это с рук не сойдет. Только Ларка пихала и пихала: что у тебя деньги лишние, я тоже такой же бью. И я сдалась.
И как назло, через несколько остановок в вагон зашел контролер. Как я тряслась, подавая этот проклятый талончик! Может, старуха и не заметила бы, что талон пробит дважды, но я так волновалась, что она внимательно мой талон разглядела. Ни у кого так не разглядывала. Всех пропустила. А на моем споткнулась вроде. И как заорет: как фамилия, в какой школе учишься?
А тут остановка, я с подножки соскочила и бежать. Мне уж потом девчонки рассказали, что моя самая близкая подружка меня и заложила. Родителей к директору вызывали, и отец очень волновался, и разговаривал со мной после визита в школу очень низким тихим голосом. А потом, когда он уже умер, мать меня попрекала:
– Слушай, а ты помнишь, как меня с твоим талончиком заловили?
Лариска засмеялась:
– А как же. Ты тогда как заяц по рельсам скакала. И тетка мне руку больно так вывернула. Ты не обижайся, но ведь мы все практически с такими талонами были, а поймали только тебя. И вообще, кто старое помянет…
Она встала, вытерла салфеткой губы:
– Краситься не будем. И так красивые.
И стала одеваться. Я тоже поднялась. Радость от покупки свитера как-то сжалась, хотя внутри меня подталкивало знакомое чувство – скорее выстирать и примерить, как положено.
Мать была дома, и, когда я открыла дверь, загремела кастрюлями. Я поняла, что был Лешка, и они поругались.
– Ну, что случилось? Где Маня?
– Как всегда, ничего особенного, – язвительно сказала мать. – Пришел, увидел, победил.
– А яснее?
– Чего уж тут яснее? Мы пришли из театра, такие довольные, еще в маркет зашли, я Манечке пироженку купила. Чтоб пока обед готовлю, есть не хотелось. А он уже на диване лежит, рыбой весь дом провонял.
– Так он, может, хотел обед сварить. Пришел, никого нет, на плите пусто…
Мать не дослушала.
– Кто его просит обед варить? Взял мою новую сковороду, и рыбу на ней жарить.
На слове «рыба» мать сделала ударение, чтобы мне ясно было, что сковороду испортили.
– Господи, да куплю я тебе еще одну.
– Миллионерша что ли, каждый месяц сковороды покупать?
Мать забухтела что-то невнятное и отвернулась к мойке.
– Так Маня где?
– Увел он Маню. В ресторан.
– Зачем, она же рыбу любит? Пообедали бы дома.
Мать не ответила.
– Так, что случилось?
– Ничего не случилось. Повел Маню в ресторан. Они у нас богатые, извозчиками работают, им это дело привычное – по ресторациям шастать.
Я взяла телефон.
– Леш, это я. Маня с тобой? Что делаете? Суп едите? А чего дома не поели?
И тут мне стало стыдно. Трубку взяла дочь.
– Бабушка обед в мусор выкинула и начала на папу кричать. Ты, мамочка, не беспокойся, мы уже поели. Если хочешь, приходи к нам.
– Не, доча, пообедаете и домой.
– Папа не пойдет. Он обиделся.
– Может, отойдет, ты его приводи.
Я нажала «отбой».
– Мам, ты совсем рехнулась? Зачем продукты в мусор выкидываешь?
Мать стояла спиной, но по тому, как затряслись ее плечи, я поняла – сейчас начнется истерика.
– Он меня из дома выжива-а-а-ет, – затянула мать и потянула к глазам подол передника.
– Да кто тебя выживает? Пришел муж, решил обед приготовить, тебя же не было…