Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Но я отвлекся в какую-то нелюбимую сторону мудрствования, извините, нечаянно вышло.
Хочется еще сказать о Вашей глубоководности, то есть способности глубоко погрузиться в минувшее, достать дна, как говорили у нас на Волге.
Я ведь много читаю в общем, и знаю книги, написанные изящно, мастерски, но именно таким книгам почему-то не хватает глубины, у их авторов короткое дыхание. Едва нырнет, как через минуту выныривает на поверхность и торопливо хватает воздух.
А у Вас есть и мастерство, есть «читабельность», как говорят журналисты, мечтающие стать писателями.
Много в книге интересных людей: А. Белый, С. Есенин.
Оч. кратко и хорошо сказано о работе Толстого над статьей «Народоправство». И о патриотизме истинном – когда родина порабощена. О рождении замысла пьесы «Горький цвет». Или обращение к образу Петра I, первоначальные попытки понять новые перемены через этот образ. Точно замечание: «Люди по своей природе консервативны, они лелеют свои привычки, обычаи, сложившийся образ жизни».
Опять пошел я не по той дороге, начав перечислять все то, что мне особенно по душе. Разве перечислишь, когда нравится вся книга! Хреновый я критик, Виктор Васильевич. Но зато читатель хороший, не утративший способности радоваться удачам своих друзей. Не завистливый я, и за это себя хвалю. Да и Вам, поди, приятно: вот, мол, какой человек – прочитал мою книгу и не позабыл похвалить... себя!
Тридцатые годы А. Толстого тоже даны оч. хорошо, не говоря уже о кануне войны и военных годах, когда он поразительно много работает. Завидно! Вот бы так научиться, а? И ведь граф, голубая кровь! А жизнелюбие какое, энергия!
Это – урок нам, пишущей братии, интеллигентам в первом поколении. Хорошо, что Вы написали эту книгу, она заставит задуматься любого, внимательно прочитавшего ее, а писателя в особенности.
Но и вред, конечно, есть. Я вот написал тут по легкомыслию за две недели пять глав, а сейчас, после Вашей книги, вижу, что две главы можно зачеркнуть, а остальные три надо переписать. А ведь у меня семья, дети. На что Вы нас, моложавых писателей, толкаете!
И все-таки – спасибо Вам. Дай бог сотворить еще такую книгу.
Будьте здоровы и благополучны.
Отсюда я выезжал на заседание парткома, и очень продуктивно <...>
P. S. Здесь такие белые снега, что увы и ах! В Москве сроду не было, а в моих Люберцах и подавно. Скоро вот домой (через 9 дней) и жалко.
15.02.80 г.».
«Дорогой Виктор Вас!
Поскольку я без голоса и позвонить тебе не могу, решил вот написать.
Извини, что в поликлинике я напугал тебя своим шипением – как змей болотный: ши-ши-ши. Или как гусь встретил у двери шипом.
Два дня назад купил твою книжку « Россия – любовь моя», читать начал еще в метро, а потом в автобусе, порадовался твоей
Я немного знаком с обеими статьями по первым их публикациям, в «Правде» и «Роман-газете», но они, кажется, поправлены (или это в книге они выглядят иначе?), а вторая расширена за счет разбора повести «Одни». Очень я рад, что из сборника ты выбрал именно эту повесть, прочитал ее внимательно, без предвзятости (как Вал. Солоухин) и истолковал ее именно так, как она была задумана и исполнена.
Да, солдат (недавний крестьянин, колхозник) Прохоров в определенной мере носитель основных черт русского национального характера. Он не претендует на лидера, он просто берет заботу о других на себя, кормит их, бережет, ведет с оккупированной территории к себе домой, не думая о благодарности за это, не возвеличивая себя. Гуманист (лучше сказать, человеколюбец) по своей сути, он не может иначе, и сны он видит другие, отражающие заботу и тревогу о своих спутниках, и не мечтает он о посмертной славе, не видит себя вожаком мирового табора и т. д.
Героизм и мужество его тоже лишены внешнего блеска, который я терпеть не могу, и война для него – тяжелая, противная человеческой сущности работа. Обо всем этом, как и о том, что спутники его – растерявшиеся и не очень состоятельные по сравнению с ним люди, ты сказал очень умело, тактично, умно. Дай бог, как говорится, всякому так сказать.
Не зря я эту повесть нигде не мог напечатать. Покойный Домбровский дал на нее восторженную рецензию для «Нового мира», но вывод сделал такой: зачем журналу эта сильная, отлично смоделированная повесть, которая не дает новых представлений о войне? С этим риторическим вопросом рукопись мне и возвратили. Ав «Наш совр.» и «Москве» сказали, что мы не черносотенцы.
Устаешь от глупости и трусости редакторов. Тем радостней бывает понимание профессионального критика, который знает твои писания больше пятнадцати лет и каждый новый опус встречает с вниманием и уважением работника одного цеха, коллеги, спутника в литературной нашей жизни. Кстати, не очень-то гладкой.
Спасибо тебе. Поклон и весенние пожелания здоровья и благополучия Галине Ивановне и чадам. Гордятся ли они, что у них такой надежный в доме хозяин? Пусть гордятся. Всего доброго. Обнимаю.
14.04.86. Твой Анат. Жуков».
Виктор Петелин – Анатолию Жукову.
«Дорогой Анатолий Николаевич!
Как все-таки хорошо, что ты не позвонил мне, а написал. Читать твои чеканные строки о том, что ты хорошо написал свои повести, а я угадал их смысл, знаешь, все-таки приятно.
И в то же время как это мало для меня узнать от тебя, что я могу разгадать смысл твоего сочинения. Мало, мой милый и дорогой товарищ. Мне-то кажется, что я и сам по себе чего-то стою, а оказываешься всего лишь угадывателем чужих мыслей. Ну да ладно. А Шолохов? А Булгаков? А Малашкин? И сколько мне по горбу досталось за них, за то, что их прочитал именно так, как они написали. И до сих пор грозят мне за статью «Булгаков и «Дни Турбиных», а ведь она писалась еще вон когда, в 1969 году, писалась в 1966, напечатана в 1969. А сколько я ходил в ЦК, чтобы уговорить тамошних деятелей, что Булгаков не диссидент, а хороший парень, русский патриот, но только его патриотизм сродни патриотизму Гоголя и Щедрина.