Мой золотой Иерусалим
Шрифт:
А Филлипа стояла и слушала эти горестные излияния, и наконец ей дали аспирин — с таким видом, как будто ей не следовало ничего просить, как будто ей следовало знать, что просить не надо.
— И ведь я действительно знала, — заключила Филлипа. — Я по виду этой аптеки поняла, что не надо туда заходить. Об этом кричали их витрины.
— Но ты же не виновата, — сказал Габриэль. ~ И наверное, им очень нужно было продать тебе аспирин, иначе они закрыли бы аптеку.
— Да, нужно. Но они не могли, — ответила Филлипа.
Клара, придя домой, стряхнула с волос белое конфетти и улыбнулась себе в зеркало, убедившись, что выглядит очень неплохо. Ей не хотелось ложиться спать — она чувствовала, что слишком взволнована и вряд ли уснет. Она даже ощущала легкую тошноту, напомнившую ей первое посещение Денэмов. Подташнивание и нервное напряжение появлялись, когда она находила именно то, что искала. Клара всегда предчувствовала, что встретит такого мужчину, как Габриэль, что будет такой обед в полумраке, такой эпизод на незнакомом полу, и это произошло. Она ликовала,
Она была слишком взволнована и жалела, что больше не живет в общежитии и не может зайти к кому-нибудь из подруг и все рассказать. Телефонными разговорами она не увлекалась, приученная пользоваться телефоном в ограниченных дозах, и единственным человеком, кому она теперь рассказывала такие вещи, была Клелия. А Клара не знала, обрадует ли Клелию эта новость.
Но в конце концов она все-таки позвонила Клелии — не для того, чтобы все ей рассказать, а просто поболтать. И пока они разговаривали, Клару совсем не мучило сознание того, что она обманывает Клелию, — наоборот, она чувствовала, что обладание тайной придает дополнительное измерение, дополнительную значимость ее существованию. У каждого из Денэмов всегда были свои сложности, и теперь у нее появились свои. Кларе даже казалось, что Габриэль — еще одно связующее звено между ней и Клелией. Ей ни на мгновение не приходило в голову, что Клелия может попросту возражать. Клара ощущала себя пребывающей в мире, где такие соображения не существуют. И все-таки она знала, что лучше ничего не говорить — как Клелия никогда ничего не говорила о Мартине и теперь ничего не сказала о возвращении его жены. Они разговаривали о другом — о курсе по истории религии, который слушала Клара, о поясе от платья, который утром потеряла в автобусе Клелия… Но за их словами маячили тени чего-то еще, и Клара чувствовала, что чем гуще тени, тем ближе она к густому лесному сумраку, в виде которого ей представлялась сама жизнь.
Повесив трубку, она несколько раз прошла взад-вперед по комнате, думая, что не сможет уснуть, а потом легла в постель и тут же уснула.
Глава 8
Клара пришла к выводу, что ей нравится быть любовницей Габриэля. Все сложности и сомнительные оттенки этой связи настолько обостряли ее чувство к нему, что иногда она с тревогой спрашивала себя, уж не привлекательнее ли для нее эта ситуация, чем сам Габриэль. Ей нравилась атмосфера тайны, связанные со свиданиями ухищрения, телефонные звонки в условленный час из уличной кабины, милые, тайком, с чувством сделанные подарки. И в то же время она прекрасно понимала самого Габриэля и даже трезво оценивала побуждения, толкавшие его к ней, и истомившее его недовольство жизнью. И все-таки она чувствовала, что нуждается в нем и любит его, и когда он возвращался к Филлипе — каждую ночь, каждый вечер, — она ощущала глухие толчки яростной ревности. И лелеяла в себе эту ревность. Это классическое чувство давало ей ощущение жизни и придавало смысл каждому прожитому дню. Ей хотелось чаще видеться с ним, больше получать от этих встреч, и, наблюдая за собой, набираясь мудрости, она чувствовала, что слишком мало — неизмеримо лучше, чем слишком много, что желание во всех отношениях предпочтительнее обладания.
Но понимая это, она все-таки не отказалась, когда Габриэль предложил ей традиционную тайную поездку в Париж. Соглашаясь, она знала, что поступает опрометчиво, но знала также, что не сможет устоять перед такой блестящей, такой увлекательной перспективой. Париж и Габриэль — это было неотразимое сочетание удовольствий. Со времени первой школьной поездки Клара несколько раз бывала в Париже, но всегда одна и без денег. Деньги, конечно, будут не у нее, а у Габриэля, но это неважно; она никак не могла понять, почему он жалуется на отсутствие денег, ведь он их тратит направо и налево. Она не сомневалась, что, поехав с ним, увидит неведомые достопримечательности, ждавшие ее всю жизнь, так и манившие к себе, и она сказала себе: еду.
Габриэль же хотел просто быть с ней. Тайна и обман отнюдь не прельщали его, и в Лондоне он жил в постоянном страхе разоблачения, тем более изнурительном, что он не знал, будет ли его измена совершенно безразлична Филлипе или станет последней каплей. Он был уверен, что она не знает, и не представлял себе, что произойдет, если все же узнает; и хотя ему удавалось надолго забываться на заднем сиденье машины, в кино, за запертой дверью кабинета, выходящего окнами на глухую стену, он не мог отвлечься полностью. И когда однажды утром шеф предложил ему съездить на неделю в Париж, он, как за соломинку, ухватился за эту поездку и сделал все, чтобы она состоялась. Проявляя при этом крайнюю осторожность, он все-таки боялся, что его заинтересованность всем бросается в глаза: до сих пор он, как мог, отбивался от самых заманчивых поездок за границу и, вернувшись из Испании, где готовил материал о Лорке, поклялся Филлипе, что больше никуда не поедет. «Поезжай, если захочешь, — сказала она. — Мне все равно». Но он сознавал, что поступает благородно. Прошло совсем немного времени, и вот — куда подевалось его благородство?! — захваченный
В университете Клара оставила письменное уведомление о том, что едет на неделю в Нортэм в связи с болезнью матери, и попросила надежную подругу подтвердить это, если потребуется. Она уезжала со смутным чувством вины оттого, что сослалась на мать, но она не смогла придумать более подходящего оправдания своей отлучке и в глубине души испытывала легкое мстительное удовольствие от этой вины, словно срывала запретный плод удовольствий прямо с колючего дерева. Она не опасалась неприятностей — ее отсутствие мало кто заметит, а некоторый элемент риска был даже привлекателен.
Они с Габриэлем встретились в здании аэровокзала: Клара боялась, что из осторожности он предложит лететь порознь, но в конце концов он решил, что ни в самолете, ни во всем Париже никому не будет дела до того, в каких они отношениях, и в крайнем случае можно выдать Клару за своего секретаря. К его удивлению, она довольно сдержанно отнеслась к возможности быть принятой за его секретаря, и Габриэль сразу отбросил эту идею, сказав, что у них вряд ли есть основания для беспокойства: ну кого они могут встретить? Клару не слишком радовало, что они никого не встретят, иногда она думала, что ей ничего так не хочется, как быть скомпрометированной — окончательно и бесповоротно, — но она поставила себя на его место и промолчала.
Клара впервые в жизни летела на самолете, и это был для нее настоящий праздник. Ей понравилось все, начиная с чашки кофе в здании аэровокзала и кончая стеклянными сверкающими пространствами аэропорта Орли, где столько соблазнов расстаться с деньгами. Ей так понравилось в Орли, что Габриэль с трудом утащил ее оттуда; она требовала, чтобы они задержались и чего-нибудь выпили, но он торопился оставить вещи в гостинице. «Куда спешить? — повторяла Клара. — Целое утро впереди, ну куда спешить? Только такие, как моя мать, сразу несутся в гостиницу, успеем мы в эту гостиницу». Но Габриэль, озабоченный хитростями и сложностями, связанными с регистрацией и перерегистрацией, о которой ему пришлось договариваться, беспокоился о том, как все сложится, и не согласился задержаться; чтобы умиротворить Клару, он купил бутылку джина в нарядной картонной коробке и большой флакон духов, и она прижимала к себе эти трофеи всю дорогу, пока они шли, и брали такси, и ехали в Париж и в гостиницу. Кларе ни разу не доводилось ездить на такси за границей, она была поражена до глубины души, обнаружив, что это возможно: вот так просто — взять такси и поехать; раньше для нее Париж всегда был связан с усталостью, от которой гудели ноги, и необходимостью старательно припоминать названия улиц. Но Габриэль знал другой Париж, он сел в такси, назвал водителю гостиницу, и они поехали.
Гостиница примирила ее с потерей аэропорта Орли. Клара знала, что они не смогут остановиться в большом многолюдном отеле с украшенным лепниной холлом, но она и не предполагала, что выбор Габриэля будет настолько удачен. Это была небольшая гостиница на узкой улочке на Левом берегу — такая тихая, что они не сразу нашли кого-нибудь, кто оформил бы их прибытие, но ненавязчивое отсутствие персонала искупалось великолепием убранства. Длинный холл весь в зеркалах, потускневших, как в знаменитом зале Версаля, где Клара когда-то побывала (она поняла теперь, что эта тусклость — не изъян, а предмет гордости); выложенный плиткой пол, рыцарские доспехи, многократно отраженные в зеркалах; полированная, покрытая резьбой старинная мебель; ярко-красная штукатурка между балками потолка. Их номер — наконец-то нашелся портье и проводил их туда — был отделан не менее причудливо и своеобразно: красные стены; кровать с пологом на столбиках черного дерева; покрывало, полог и портьеры из тяжелого зеленого бархата, ванна в тон портьерам. Выставленные напоказ водопроводные трубы и батареи отопления были выкрашены в красный цвет, на полу лежал плотный зеленый ковер, а из красных стен тянулись черно-золотые деревянные руки, держащие лампы. Клара с восхищением оглядывалась вокруг, она никогда не видела ничего подобного. Казалось, в этой обстановке и Габриэль, и она сама, и их мгновенно наступившее уединение — все наполнялось особенным сокровенным смыслом. Она повернулась к Габриэлю, стоявшему в дверях с двумя чемоданами, и ее снова поразила его особенная красота, он поставил чемоданы, захлопнул за собой дверь, и подошел, и обнял ее. Он с волнением и нежностью раздел ее, они сдернули бархатное покрывало и легли в постель, и занялись любовью. Впервые он спал с ней на двуспальной кровати, и это была первая двуспальная кровать в ее жизни.