Моя горькая месть
Шрифт:
— Все сказала? Тогда я поехал, — спокойно произнес он, а я опустилась на край кровати.
— Куда? — зачем-то поинтересовалась я.
Может, он бросает меня? Если так — отлично. Сама справлюсь. Вообще не представляю, что после этих слов смогу к Владу прикасаться, и позволю ему хоть что-то. Можно простить обиды, причиненные мне, но не эти жестокие слова, что он сказал о Полине.
— Увидишь. Я скоро. Жди.
И еще холоднее стало. Едва ли прошло десять минут, как Влад вернулся, но будто год. Мне важна Полина, но Влад тоже в моем сердце, и нельзя позволять, чтобы все так завершилось. А я чувствую,
— Постой! Ладно, не веришь мне, но увидишь — поймешь, что Полина твоя, — я торопливо глотаю слова. — Можем даже тест сделать, я пойму. Но в чем дело вообще, объясни? У тебя нет болезней, ты здоров. Я тоже здорова, так к чему все это про «лучше не размножаться»? Влад, мы ведь вместе, и любим друг друга! Я не к тому, что рожать каждый год — это моя мечта, но я хочу детей! От тебя хочу! Семью хочу, в которой и папа, и мама, это ведь естественно. Объясни!
— Думаю, все, итак, понятно. Моя мать шизанутая, отец — равнодушная сволочь. Я его люблю, но он полное дерьмо как человек, — Влад остановился, подпирает спиной дверь, и говорит неторопливо. Спокойно до дрожи. — А я не знаю, в кого пошел больше, но точно не в какого-то нормального предка. Мать нас не любила, отец тоже не особо, иначе бы раньше заметил, что мать творит. У меня шикарные гены, любимая, да и у тебя… позволь не продолжать, сама понимаешь, к чему я веду.
В его словах есть логика, но логика эта страшная. Такое разумно звучало бы в тридцатых-сороковых годах прошлого века, и не в нашей стране, а в той, что войну проиграла. От истерики меня ограждает лишь то, что Влад не хочет меня обидеть.
Я спросила — он ответил так, как думает.
— И чего ты хотел? Чтобы мы просто жили, и все? Ни детей, ни будущего?
— Я хотел только тебя, Вера. Тебя мне более чем достаточно для счастья. Дети мне не нужны, но свою дочь ты получишь.
Сказал, и вышел.
Свою дочь. Не нашу. Все еще не верит, и хрен бы с ним!
Я снова одна в квартире, и ум заходит за разум. Не знаю, куда он поехал, снова накормив меня обещаниями, что вернет Полину. А я уже не верю этим словам. Можно понять Влада, который требовал от меня честности: Вера в любимого человека важнее всего, и сейчас она рухнула.
Я его ненавижу.
Остановилась я у зеркала, в котором увидела не себя, а незнакомку. Нет, я — это я, все еще я. Такая, какой привыкла себя видеть, и в то же время, не я, а чокнутая женщина. «Шизанутая», как сказал Влад о маме — ее в себе я и увидела.
— Он так говорит, потому что не знает, что это такое — быть родителем. Мужчине простительно, — прошептала я, успокаивая саму себя. Успокаивая свое несчастное отражение. — Сейчас Влад остынет. Пусть напьется, пусть покатается по городу, а завтра мы вместе заберем Полю… да, так и будет. Нельзя себя накручивать, нужно сосредоточиться на главном! И нужно давать шанс, никакой точки не будет.
Вдох, выдох. Снова вдох, и снова выдох. Дыши, Вера, дыши. Не время плакать, не время быть размазней. Я не умела жить: хваталась за маму, потом за Влада, после него за обиды свои, а затем снова за него. Приучила себя быть ничтожеством, я это с детства впитала, когда мама — та,
Запомнила накрепко, а потом находила этому подтверждения ежедневно.
Из-за меня папа бросил маму. Из-за меня Ника умерла. Из-за меня распалась семья. Из-за меня мама умерла. Все из-за меня?
Нет! Хватит, черт возьми! Надо жить не только ради Полины, но и ради себя самой! Я выберусь из этой ямы, и Влада вытащу. Полину он полюбит, никуда не денется, и я прощу, забуду эти слова, что она — ошибка.
Шанс! Еще один шанс! Это любимые мои слова в последние дни, когда я поверила в возможность счастливой семьи. Нельзя упускать, нельзя сдаваться из-за необдуманных слов.
За окном ночь, а мне не спится. Все мысли о дочери, и о Владе, который задерживается, где бы он ни был. Хоть бы ничего не произошло. Когда телефон вибрирует, дурное предчувствие накрывает — никто просто так не пишет ночью.
«Это Денис. Номер квартиры напиши, сейчас придем».
«154» — набираю дрожащими пальцами.
Он что-то узнал о Полине, и сейчас… черт, что он хочет сообщить мне лично, а не по телефону? Уж точно не хорошую новость. Звонок в дверь раздался через пару минут, которые я простояла в коридоре, и сразу открыла.
На пороге он — татуировки будто сквозь майку просвечивают, и хрупкая, девушка. Обоим неуютно находиться рядом с друг другом, и оба кивнули мне. Синхронно.
— Проходите.
— Саша, — представилась моя, как я понимаю, соседка. — Не буду время терять, Денис рассказал мне все. Я не в опеке работаю, а в центре помощи особым детям, но мы часто взаимодействуем и с опекой, и с… в общем, связи есть. Без них никуда. Обращений в органы опеки не зафиксировано, и твоя дочь не поступала ни в больницы, ни в приюты, ни в реабилитационные центры. Никуда. Более того, — девушка замялась, побледнела еще сильнее, и взглянула на Дениса, который мрачно кивнул. Вздохнула, и продолжила: — Такой девочки вообще не существует по документам. Есть одна Виноградова Полина, но возраст не сходится. Ты ведь не сумасшедшая, выдумавшая себе ребенка, которого нет?
Вместо ответа я открыла фотографии, и показала и Саше, и Денису. Там одна Полина. Скоро я и сама начну думать, что выдумала ее.
— Звони в полицию, соседка, — Денис поморщился при упоминании полиции. — Я могу с тобой побыть, если одна боишься. Ты знатно протупила, времени потеряла много, но что уж теперь Надо звонить. Не бойся.
Я не боюсь, я почти умерла. Или, наоборот, ожила, ведь глаза открылись. Понимание обрушилось резко, и ни смеха, ни слез. Ничего не осталось, ведь это и правда конец.
Это гребаный конец всему, такое не прощается.
И никаких шансов. Это — крайняя степень жестокости: видеть, как я убиваюсь по дочери, и знать, где она. Знать, и обещать вернуть. Знать, и не делать ничего. Знать, и удерживать ее.
— Спасибо, что помогли. Даже не представляете, насколько помогли, — перевожу взгляд с Саши на Дениса, и обратно. — Незнакомцы помогли, а родной человек… неважно. Спасибо еще раз, дальше я сама.
Денис неодобрительно покачал головой. Явно дурой меня считает, потому, наверное, и помог. Дурам нужно помогать, особенно дурам, у которых есть дети, страдающие от идиотизма своих родителей.