Моя идеальная

Мирная Настя

— Настя! — визжит подруга. — Да что происходит? Что с тобой?! Где Артём?!

Я хочу им ответить. Успокоить. Сказать, что всё будет хорошо, но изо рта вырываются только задушенные всхлипы и жалкий скулёж. Даже в таком состоянии понимаю, что слёзы сейчас ни к чему, что Артёма в любом случае отпустят, но успокоиться никак не выходит.

Вам знакомо чувство, когда в кровь впрыскивается огромный заряд эндорфинов и потом, когда они идут на спад, наступает состояние апатии? Головой ты понимаешь, что нет причин

для грусти, но ничего не можешь с этим поделать? Вот и я осознаю, но не могу выйти из истерического состояния.

Вика садится рядом со мной на пол и прижимает к себе в попытке успокоить. Арипов куда-то уходит. А потом я вдруг взлетаю вверх и оказываюсь в крепких мужских руках. Опускаю ресницы и сжимаю кожаную куртку. С такой силой вдыхаю, словно слишком долго была лишена этой возможности.

— Всё хорошо, маленькая. Успокойся. Теперь всё хорошо. — срывающимся голосом шепчет Тёма, крепче притискивая меня к груди. Прижимается спиной к стене и скатывается по ней, не ослабляя хватки. — Тише, любимая. Тише. Всё в норме. Ну не плачь, маленькая. Блядь, не разрывай меня.

Только скользнувшие в его голосе отчаяние и мольба вынуждают меня успокоиться и посмотреть в любимые бирюзовые глаза. Хотя страха в них больше нет, но напряжение всё равно сохраняется где-то в глубинах зрачков.

— Почему ты не сказал им, Тём? — вырываю из охрипшего горла.

— Сказал, Насть. — устало выдыхает и опускает веки. — Слушать меня никто не стал. А учитывая то, что они считали, что я держу тебя силой, шантажом и вообще, блядь, морально подавляю, то решили тебя не привлекать, пока твои предки не явятся.

— Что, блядь? — подрываюсь в его руках, опираясь на плечи. Парень открывает глаза. Устанавливаем контакт. Боль. Страх. И даже ужас. Я не могу разобрать его это эмоции или отражение моих собственных. — Да они совсем охренели. — подскакиваю на ноги и меряю нервными шагами коридор. — Я убью его. Сука! Убью!

Артём просто обнимает меня, заставляя замереть в его руках. Цепляюсь дрожащими от страха, злости и нервов пальцами в лацканы его косухи и дышу. Я просто, мать вашу, дышу, потому что биться в бессильной ярости нет никакого смысла.

— Поехали домой, малыш.

— Тебя так просто отпустили? — задушено откликаюсь.

— Надо будет потом явиться в участок. И тебе тоже.

— Твою ж...

Хотя это уже прогресс. Надеюсь, "папочка" там тоже будет, чтобы я смогла плюнуть ему в лицо.

Как мы дошли до этого? Они ведь были моей семьёй. Моими самыми близкими людьми на свете. А сейчас? Он обвинил моего любимого человека в ужасных вещах. И я ненавижу его до такой степени, что желаю смерти.

Пока идём к выходу, Северов объясняет ребятам, что произошло, а я по большей части молчу, чтобы не выдать шквала негативных эмоций.

— Прости, Миронова, но я сам твоего

папашу ёбнуть готов. — рычит Арипов, когда Тёма заканчивает рассказ.

— Становись в очередь, Антон. — отрезаю ровным тоном, но с такой жестью в интонациях и бешенством в глазах, что он отводит взгляд и смотрит куда-то вдаль. — И не называй меня Миронова. После всего...

— И как тебя называть?

— Может Настя? Это моё имя, знаешь ли.

— Северова. — вставляет Артём.

— В смысле? — и это не только мой вопрос, но и наших друзей.

Одновременно вскидываем глаза на Тёму. Но он смотрит только на меня. Глаза в глаза. Два сердца. Одна душа.

— Это оно, Насть. Помнишь, что обещала мне ответить? — периферийным зрением подмечаю вытянутые лица Тохи и Вики, когда Северов становится на одно колено и протягивает мне коробочку с кольцом. — Станешь моей женой, любимая?

Счастье не только испепеляет все негативные эмоции, но застревает в горле расплавленным шоколадом, не давая выбраться наружу одному единственному слову. Киваю быстро и часто, потому что не могу ничего сказать. Падаю рядом с любимым на колени и даже не делаю попыток остановить поток слёз.

— Картина маслом.

Оказываюсь на ногах раньше, чем остальные успевают повернуть головы на ледяное замечание.

— Убирайся на хрен, Кирилл! — мой голос больше похож на шипение диковинного зверя, а не на человеческий.

Север тоже поднимается и рывком бросается на Должанского. Мне удаётся перехватить лишь кончики его пальцев, не давая совершить эту ошибку.

— Не надо, Тёма, прошу.

Он останавливается, цепляет мои глаза, гулко выдыхает и сжимает ладонь.

— Плечом к плечу? — задаёт вопрос сиплым голосом.

— Всегда.

— Мало тебе проблем, выродок?

А вот при звуке этого голоса срываюсь уже я. Звук хлёсткой пощёчины эхом разносится по территории академии.

Отец замирает в полном оцепенении, приложив руку к красному отпечатку моей ладони. Мама, которую я не заметила так же, как изначально и его, громко восклицает и что-то там выкрикивает, но я ничего не могу разобрать. Сверлю "папочку" яростным взглядом в надежде, что он его добьёт, но не тут-то было. Он раздувает грудную клетку и командует:

— Ты, — тычет в меня пальцем, — сейчас же едешь домой, пока я твоему ублюдку не устроил проблем посерьёзнее.

— Пошёл. Ты. На. Хер. Папа. — отрезаю каждое слово и, задрав подбородок, прохожу мимо него.

И дело вовсе не в том, что я боюсь его или что мне нечего сказать. Ладони до зуда хотят сжать его шею. Зубы скрипят от желания вцепиться в глотку.

— Анастасия! — ревёт "папа" и ловит меня за запястье.

— Что, блядь, Анастасия, а? Чего ещё ты мне не сказал? Что ещё сделаешь?