Моя идеальная

Мирная Настя

— Сбавь тон. Не с подружкой разговариваешь. — отсекает, делая глоток вина.

— Нет, блядь, я разговариваю с женщиной, которая называет себя матерью, но при этом сама топит свою дочь ради грёбанных амбиций.

Её передёргивает как от удара. В глазах появляются одновременно страх и вина, но на то она и адвокат, чтобы держать хорошую мину при плохой игре. Эмоции исчезают так же быстро, как и появились. Лицо ничего не выражает.

— Я всё делала ради неё. Я хотела, чтобы у моей дочери было всё самое лучшее. Чтобы она никогда ни в чём не нуждалась. — трещит, уверенно глядя в мои глаза, в которых невозможно не разглядеть ненависть и презрение, которые я ощущаю

не только к этой недоматери, но и к её словам. Она тяжело вдыхает и шумно выпускает воздух. Маска похуистичной суки спадает с её лица, а в глазах появляются слёзы. Стискиваю зубы, кроша эмаль. Что, блядь, за игры? — Я ошибалась. Я думала, что Настя такая же, как мы с её отцом, но это оказалось не так. Она бунтарка. И она, — громко сглатывает, отводя взгляд в сторону, — совсем на нас не похожа. Когда-то и меня выдали замуж против воли, но я смогла не просто привыкнуть к мужу, но и в какой-то степени полюбить его. Я думала, что и Настя сможет привыкнуть к Кириллу, но это было моей самой большой ошибкой в жизни. Я никогда не знала, что такое настоящая любовь, но в тот ужасный день… Я всё поняла. Та боль, что я увидела в её глазах, когда Кирилл тебя ударил. Та решимость, что была в её голосе, когда она угрожала нам, защищая тебя. И те твои слова… — взгляд в глаза. Всё наружу. — Извини меня, Артём, за всё, через что вам пришлось пройти. Когда я вынудила дочь уйти от тебя, то была уверена, что она быстро перегорит, но этого так и не случилось. Мне так жаль…

На протяжении всего этого монолога сохраняю не только молчание, но и холодное спокойствие. Но вот последние слова Настиной матери, её взгляд, молчаливые слёзы стекающие по щекам, какого-то хера пробивают мою броню. Стискиваю пальцы до хруста и холодно выбиваю:

— Не передо мной надо извиняться.

Женщина вскидывает голову, даже не стараясь скрыть влаги, вытекающей из глаз, и выдавливает вымученную улыбку.

— Она никогда меня не простит.

Я бы хотел сказать ей, что она права. Что она не заслуживает прощения. Но, зацепив её взгляд, коротко бросаю:

— Простит.

Да, блядь, я это сказал, потому что так оно и есть. Несмотря на то, что моя девочка ни разу даже не заговорила о своих предках, я всё равно замечаю печаль в её зрачках, когда натыкается в телефонной книге на контакты «Мама» или «Папа». Вижу, как она кусает губы, когда напарывается на статьи, в которых мелькают её предки. И как каждый раз перекрывает грусть — улыбкой.

Сам я готов обоих её стариков урыть, но дело не в моих желаниях, а в том, что моя любимая скучает по ним.

Телефон начинает протяжно вибрировать. Вытаскиваю из кармана, глядя на улыбающееся лицо своей будущей жены, и сбрасываю вызов. Сначала я должен сам разобраться, что происходит, а дома всё объясню ей, глядя в глаза.

— Настя? — шепчет её мать, смотря на экран.

— Да. — выдыхаю, прикрыв веки. — Для чего я здесь? Ради извинений?

— Кирилл угрожал ей. — шелестит задушено.

— Что, блядь? — подрываюсь с обивки, лупя ладонями по столу, от чего вся посуда на нём подлетает, а бокал, стоящий на краю, с громким звоном разлетается вдребезги, слетев на мраморный пол.

— Когда началось расследование, вскрылись некоторые неприятные подробности. Он сейчас в бегах, но недавно он звонил Роману и угрожал нам. Сказал, что и мы с мужем, и наша дочь, и ты за всё ему ответим.

За грудиной так ревёт, что я не только её слова с трудом усваиваю, но и забываю, как, сука, дышать.

Эта мразь угрожает моей девочке? Какого, блядь, хуя я не разорвал его, когда была такая возможность?

В этот же момент

в душу закрадывается какое-то дерьмовое предчувствие. Вынуждаю себя оставаться на месте и просто, блядь, дышать. Телефон снова звонит, но я не способен сейчас мыслить трезво, поэтому сбрасываю звонок, зацепив взглядом сообщение от Насти. Собираюсь открыть, но Евгения Сергеевна выдёргивает мобилу у меня из рук и кладёт на диван возле себя.

— Какого хера? — рычу, обходя стол.

— Я не хочу пугать Настю раньше времени. Сначала надо решить, как рассказать ей всё и какие действия предпринять дальше.

Выдыхаю, занимая своё место.

Она права. Сначала надо решить, как действовать и что делать.

— Я слушаю.

Выхожу из ресторана только спустя два часа. На телефоне два сообщения и тринадцать пропущенных от любимой и шесть от Тохи. Открываю месседжи и меня ознобом прошибает от страха, что моя девочка исполнит свою угрозу и уйдёт. Предчувствие пиздеца никуда не уходит, поэтому запрыгиваю в тачку и сразу звоню ей, но ответа нет. Так же, как и ни на один звонок, которыми я сыплю всю дорогу до дома.

Терпения ждать лифт не хватает, поэтому взлетаю по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.

— Настя! — реву, забегая в квартиру, но ответа не следует.

Пролетаю по всем комнатам, даже не сбросив обувь. Оставляю грязные следы на коврах и полах.

Мотор долбит на разрыв. Дыхалка срывается. Страх липкими ледяными червями расползается по всем внутренностям, заражая оледеневшую душу, когда замечаю её мобилу, лежащую на кухонном столе. Хватаю гаджет и напарываюсь не только на два десятка своих звонков, но и от Тохи и Вики.

Набираю друга, направляясь к выходу.

Куда Настя ушла? Где она? Как давно? Почему не взяла телефон? А что, если этот уёбок добрался до неё?

Уже не просто страх накрывает, а паникой топит так, что спотыкаюсь на каждом шагу, пока в трубке раздаются длинные гудки.

— Наконец-то, Север. — бурчит Тоха «с порога».

— Настя с тобой? — выбиваю с надеждой.

— Нет, а что…

— Она с Викой? — перебиваю, тормозя на площадке между этажей, успокаивая срывающееся дыхание и рёв озверевшего мотора за рёбрами.

— Вика со мной.

— Блядь! — вою зверем.

— Блядь, Артём, что случилось? — переходит на повышенные.

— Настя пропала! — рявкаю потерянно.

— В смысле, мать твою, пропала? — сипит приятель.

— Дома её нет. Мобила осталась. Если он… Если, блядь… — выбиваю, задыхаясь от ужаса.

— Тёмыч, объясни, блядь, нормально, что творится! Где ты был? И кто, сука, он?!

— Встречался с Настиной матерью. Она сказала, что Должанский угрожал всем нам.

В трубке раздаётся громкий матерный ор, а следом тяжёлое рваное дыхание.

— Сестрёнка звонила мне, когда ты ушёл. Спрашивала, в курсе ли я, что с тобой происходит. Она была очень расстроена, потому что ты, мать твою, свалил, ни хуя не объяснив. Может она вышла развеяться? Не кипишуй раньше времени, брат.

Легко, сука, сказать. Делаю несколько натужных вдохов-выдохов и выхожу из подъезда, подкуривая сигарету.

— Где мне её искать, Тоха? — выдыхаю убито.

— Жди дома. Она наверняка вернётся. Сейчас подкину Вику домой, если вдруг заявится к ней.

Роняю голову вниз, не зная, что ещё сказать, но уверен, что в квартире я просто не смогу находиться. Спускаюсь к лавочке, задевая носком кроссовки что-то блестящее и звенящее. Наклоняюсь, чтобы поднять, и тут же отшатываюсь, будто мне битой по рёбрам прошлись. Воздух с хрипом вылетает из лёгких, когда понимаю, что это ключи. Настины ключи.