Моя кузина Рейчел

дю Морье Дафна

— Есть женщины, Филипп, — сказал крестный, — возможно, вполне достойные, хорошие женщины, которые не по своей воле творят беду. Чего бы они ни коснулись, все оборачивается трагедией. Не знаю, зачем я тебе говорю это, но чувствую, что должен сказать.

И он засвидетельствовал мою подпись под длинным бумажным свитком.

— Полагаю, ты не станешь дожидаться Луизы? — спросил он.

— Думаю, что нет, — ответил я и, смягчившись, добавил:

— Если завтра вы оба свободны, почему бы вам не приехать к обеду и не выпить за мое здоровье по случаю дня

рождения?

Немного помолчав, он сказал:

— Не уверен, что мы будем свободны. Во всяком случае, к полудню я тебя извещу.

Я понял, что он не хочет приезжать к нам, но ему неудобно сразу отказаться от моего приглашения. К передаче наследства он отнесся спокойнее, чем я ожидал. Не было упреков, бесконечных лекций, увещеваний; наверное, он слишком хорошо знал меня, чтобы вообразить, будто они возымеют хоть какое-нибудь действие. По сдержанности и серьезному виду крестного я понял, насколько он огорчен и взволнован. Я был рад, что ни один из нас не упомянул про драгоценности. Известие о том, что они спрятаны в овощной корзине у меня в шкафу, могло бы послужить последней каплей.

Я возвращался домой, вспоминая, в каком отличном настроении я проделал этот же путь после посещения стряпчего Треуина в Бодмине, чтобы по прибытии обнаружить в собственном доме свалившегося мне на голову Райнальди. Теперь такая встреча мне не грозит.

За три последние недели в наши края пришла настоящая весна, и было тепло, как в конце мая. Подобно всем предсказателям погоды, мои арендаторы покачивали головой и предрекали беду: поздние заморозки побьют почки в цвету, погубят зерновые под поверхностью сохнущей почвы. Но в тот последний мартовский день меня не потревожили бы ни голод, ни потоп, ни землетрясение.

Солнце садилось за западной бухтой, зажигая пламенем безмятежное небо, погружая во тьму водную гладь, и округлый лик почти полной луны вставал над восточными холмами. Должно быть, подумал я, именно так сильно охмелевший человек ощущает свое абсолютное слияние с быстротекущим временем. Я видел все не сквозь дымку, а предельно четко, как видят все вокруг одурманенные люди. Парк встретил меня очарованием волшебной сказки; и даже коровы, которые брели вниз по склону холма, чтобы напиться из своих корыт у пруда, казались зачарованными зверьми и одушевляли окружающую меня красоту. Я видел голубоватый дым, вьющийся из труб дома и конюшни, слышал стук ведер на дворе, смех людей, собачий лай; но эти картины и звуки, давно знакомые и любимые, близкие с детства, обрели теперь новое очарование.

В полдень я слишком плотно поел, чтобы проголодаться, но чувствовал сильную жажду и напился холодной, прозрачной воды из колодца на заднем дворе дома. Я шутил с молодыми слугами, пока они запирали дверь на засовы и закрывали ставни. Они знали, что завтра у меня день рождения, и вполголоса сообщили мне, что Сиком в глубокой тайне заказал для меня свой портрет, который, по его словам, я повешу в холле среди портретов моих предков. Я дал им торжественное обещание, что так и сделаю. Все трое о чем-то пошептались в углу,

скрылись в людской и вскоре вернулись с небольшим пакетом. Молодой Джон подал его мне и сказал:

— Вот это, мистер Филипп, сэр, вам от нас. До завтра нам не утерпеть.

Это был ящичек с трубками. Наверное, он стоил месячного заработка всех троих. Я пожал им руки, похлопал по спине и самым серьезным тоном заявил, что собирался купить именно такой в Бодмине или в Труро. В их глазах зажегся восторг, и, глядя на них, я едва не расплакался, как последний идиот. Я не курил никаких трубок, кроме той, что Эмброз подарил мне на семнадцатилетие, но, чтобы не разочаровывать славных малых, решил в будущем обязательно курить их трубки.

Я принял ванну и переоделся. Рейчел ждала меня в столовой.

— По-моему, вы что-то затеваете. Я предчувствую недоброе, — сразу сказала она. — Вас целый день не было дома. Чем вы занимались?

— А вот это, миссис Эшли, вас не касается, — ответил я.

— Вас не видели с самого утра, — настаивала она. — Я пришла домой к ленчу и осталась без компаньона.

— Надо было пойти к Тамлину, — заметил я. — Его жена отлично готовит и угостила бы вас на славу.

— Вы ездили в город?

— О да, я ездил в город.

— Встретили кого-нибудь из наших знакомых?

— О да! — Я с трудом удержался, чтобы не расхохотаться. — Я встретил миссис Паско и ее девиц. Они были потрясены моим видом.

— Почему же?

— Потому что я нес на плече корзину и сказал им, что торгую овощами.

— Вы говорили правду или перед тем заглянули в «Розу и Корону» выпить сидра?

— И правду не говорил, и в «Розу и Корону» не заглядывал.

— Тогда в чем же дело?

Я не ответил. Просто сидел на стуле и улыбался.

— После обеда, — наконец сказал я, — когда взойдет луна, я, пожалуй, схожу искупаться. Нынче вечером я ощущаю в себе всю энергию мира, все его безумие.

Она серьезно посмотрела на меня поверх бокала с вином:

— Если вы желаете провести свой день рождения в постели с припарками на груди, через каждый час пить черносмородиновый отвар и иметь при себе сиделку, предупреждаю: ею буду не я, а Сиком. Идите и купайтесь. Я не стану вас останавливать.

Я вытянул руки над головой и, блаженно вздохнув, попросил разрешения закурить трубку, каковое и получил.

— Взгляните, — сказал я, доставая ящичек с трубками, — что подарили мне наши молодцы. Они не могли дождаться утра.

— Вы такой же большой ребенок, как они, — сказала Рейчел и добавила полушепотом:

— Вы еще не знаете, что припас для вас Сиком!

— А вот и знаю! — прошептал я в ответ. — И польщен сверх меры. Вы его видели?

Она кивнула:

— Он великолепен! Лучший сюртук, зеленый, нижняя губа и все прочее.

Писал зять Сикома из Бата.

Отобедав, мы перешли в библиотеку. Я не преувеличивал, говоря, что ощущаю всю энергию мира. Я не мог спокойно сидеть на стуле, все во мне ликовало, и я мечтал лишь об одном: чтобы ночь поскорее прошла и наступил день.