Моя кузина Рейчел
Шрифт:
— Филипп, — не выдержала Рейчел, — умоляю вас, пойдите прогуляйтесь.
Пробегитесь до маяка и обратно. Может быть, хоть это приведет вас в чувство.
По-моему, вы просто спятили.
— Если я спятил, — сказал я, — то мне бы хотелось остаться безумным навсегда. Я и не подозревал, что помешательство способно доставлять такое наслаждение.
Я поцеловал ей руку и вышел из дома. Ночь, тихая, ясная, как нельзя более располагала к прогулке. Я не побежал, как советовала мне Рейчел, и тем не менее вскоре добрался до маячного холма. Над
Я видел свет на Бартонской ферме над лугом, а когда дошел до кромки мыса, на котором стоял маяк, и по обеим сторонам от меня раскинулась темная гладь воды, различил вдали мерцающие огни небольших городков, растянувшихся вдоль побережья, и огни нашего причала на востоке. Но вскоре и они, и свечи за окнами Бартонской фермы померкли, и лишь свет луны заливал все вокруг, прорезая на воде серебристую дорожку. Если эта ночь так и манила прогуляться, то она манила и поплавать. Ни припарки, ни настойки не удержали меня. Я спустился к своему излюбленному месту на выступающих в море скалах и, смеясь над своим поистине возвышенным безумием, бросился в воду. Господи!
Она была ледяной. Я, как собака, встряхнулся и, стуча зубами от холода, отчаянно заработал руками и ногами и поплыл через бухту. Не пробыв в воде и четырех минут, я вернулся на скалы, чтобы одеться.
Безумие. Хуже, чем безумие. Но мне было все нипочем.
Я, как мог, вытерся рубашкой, оделся и стал через лес подниматься к дому. Луна роняла призрачный свет на тропу, за каждым деревом прятались мрачные фантастические тени. Там, где тропа делилась на две — одна вела к кедровой дорожке, вторая — к новой террасе немного выше по склону холма, — в густых зарослях деревьев я услышал шорох и в воздухе разлился зловонный лисий запах; казалось, его источают даже листья под моими ногами. Но я никого не увидел. Желтые нарциссы, усеявшие невысокие земляные насыпи с обеих сторон от меня, замерли в сонном покое.
Наконец я подошел к дому и взглянул на окно Рейчел. Оно было распахнуто, но я не мог определить, горит ли в спальне свеча или она уже задула ее. Я посмотрел на часы. До полуночи оставалось всего пять минут. И вдруг я понял, что как наши молодцы не утерпели и раньше времени вручили мне свой подарок, так и я не могу больше ждать и должен немедленно поднести Рейчел свой. Я вспомнил про миссис Паско, про капусту, и ретивое взыграло во мне с новой силой. Я подошел к дому, встал под окном голубой спальни и окликнул Рейчел.
Я три раза произнес ее имя, прежде чем услышал ответ. Она подошла к открытому окну в своей белой монашеской рясе с длинными рукавами и кружевным воротником.
— Что вам надо? — спросила она. — Я уже на три четверти заснула, а вы разбудили меня.
— Прошу вас, постойте минутку у окна. Я хочу вам что-то дать.
— Я не так любопытна, как миссис Паско, — ответила она. — Подождите до утра.
— До утра никак нельзя. Это должно произойти сейчас.
Я вбежал в дом, поднялся в свою комнату и снова спустился с корзиной для овощей. К ее ручкам я привязал длинную веревку. В кармане моей куртки лежал документ, составленный мистером Треуином.
Она ждала у окна.
— Боже мой, — тихо проговорила она, — что вы принесли в этой корзине? Послушайте, Филипп, если вы затеваете очередную мистификацию, то я в ней не участвую. Вы спрятали там раков или омаров?
— Миссис Паско считает, что там капуста. Во всяком случае, в корзине нет ничего, что кусалось бы. Даю вам слово. А теперь — ловите веревку.
И я бросил в окно конец веревки.
— Тяните, — сказал я. — Только обеими руками. Корзина кое-что весит.
Она стала тянуть веревку, как ей было сказано, и корзина поползла вверх, с сухим треском ударяясь о стену, цепляясь за проволочную сетку, по которой вился плющ; я стоял под окном и, глядя на Рейчел, трясся от беззвучного смеха.
Она втянула корзину на подоконник, и наступила тишина.
Мгновение, и она снова выглянула из окна.
— Филипп, я вам не верю, — сказала она. — У свертков очень странная форма. Они кусаются. Я знаю.
Вместо ответа я стал взбираться по проволочной сетке, подтягиваясь на руках, пока не добрался до окна.
— Осторожно! — крикнула она. — Вы упадете и свернете себе шею.
Через мгновение я был уже в ее комнате — одна нога на полу, другая на подоконнике.
— Почему у вас мокрые волосы? — спросила она. — Дождя ведь не было.
— Я купался, — ответил я. — Я же сказал вам, что искупаюсь. А теперь разворачивайте свертки. Или мне самому это сделать?
В комнате горела одна свеча. Рейчел стояла босиком на полу и дрожала.
— Ради Бога, — сказал я, — накиньте что-нибудь на себя.
Я схватил покрывало, набросил на нее, поднял и усадил на кровати среди одеял и подушек.
— По-моему, — сказала она, — вы все-таки спятили.
— Вовсе не спятил, — возразил я, — просто в эту минуту мне исполнилось двадцать пять лет. Слушайте!
Я поднял руку. Часы били полночь. Я сунул руку в карман.
— Вот это вы прочтете на досуге, — сказал я и положил документ на столик рядом с подсвечником, — но остальное я хочу отдать вам сейчас.
Я высыпал свертки на кровать и, бросив корзину на пол, принялся разрывать упаковки, швыряя в разные стороны мягкую оберточную бумагу и рассыпая по постели небольшие коробочки. Рубиновые диадема и кольцо, сапфиры и изумруды, жемчужное колье и браслеты рассыпались в хаотическом беспорядке…
— Это ваше… и это… и это… — повторял я, в исступлении осыпая ее сверкающим дождем, прижимая драгоценности к ее пальцам, рукам, к ее телу.
— Филипп, — крикнула она, — вы не в своем уме! Что вы наделали?