Моя любовь, моё проклятье
Шрифт:
Хотелось закрыться в своей комнате, чтобы никто-никто её не видел. Но дома Полину ждала головомойка. Отец орал, замахивался, потом глотал что-то от давления. Мать плакала и пила корвалол. Позже примчалась Ольга с мужем и Сашкой. Вот их-то кто звал?
Ольгин муж скорбно молчал, обронил только: "А я предупреждал. Я всегда говорил — от неё добра не жди".
Затем он вышел с ребёнком во двор — у мелкой с рождения проблемы с сердечком были и все эти опереточные страсти могли ей очень навредить. Ольга же истерила битый час, собрала
Полина сперва беззлобно огрызалась и насмешничала, как будто вся ситуация её просто забавляла, хотя на самом деле прямо убиться хотелось, так было невмоготу. Но, считала она, станешь показывать, что тебе плохо или стыдно — начнут клевать ещё сильнее. Получив оплеуху, она тотчас вспыхнула, схватила ветровку и выскочила из квартиры, оттолкнув мать и сестру — те не хотели выпускать. Промчалась через двор мимо Ольгиного мужа и маленькой Сашки. Свернула на остановку, села в первую же подошедшую маршрутку, просто чтобы уехать куда угодно, чтобы не кинулись догонять и останавливать. Щека горела. В голове стучало «Ненавижу их всех!».
Немного успокоившись, Полина пересела на автобус и доехала до институтского общежития — там жил Валера. Пока поднималась по лестнице, вновь подбирала слова, чтобы он понял, что интрижка та дурацкая с замдеканом давно осталась в прошлом и вообще для неё ничего не значила. Что любит она его, Валеру, и только с ним ей хотелось по-серьёзному, а не просто поразвлечься. И плевать ей, что у него нет ничего за душой. Это уже были претензии сестры. Это она фыркала: «Голь перекатная». А для Полины Валера — лучше всех.
Но Валера тогда всё это даже слушать не пожелал. Грубо схватил за волосы, вытолкал из комнаты, да ещё таких слов наговорил, что Ольгины оскорбления показались детским лепетом. Орал на весь коридор, крыл матом, и все слушали, даже из комнат своих повылазили. Осуждали, презирали, посмеивались. Хотя некоторые наоборот пытались угомонить Валеру.
После такого потрясения ехать домой не хотелось. Несколько часов Полина бесцельно бродила по городу, как неприкаянная. Лишь бы двигаться, не останавливаться ни на минуту — это почему-то отвлекало и немного притупляло боль. Вернулась домой ближе к ночи. Сестра уже уехала, а родители обиженно молчали.
Наутро всей семьёй собирались поехать на дачу, выкапывать картошку. Полину попросили посидеть с Сашкой. Она вяло отказывалась — какая из неё сейчас нянька? Ей даже с постели вставать не хотелось. Но сестра наседала.
— Я не обязана нянчить твою дочь! — в конце концов, взвилась Полина, — Ты руку на меня вчера подняла, гадостей наговорила, а я теперь с мелкой сиди, сопли ей подтирай? Ну уж нет! Твоя дочь — ты с ней и возись, а я вообще детей терпеть не могу.
Сестра от негодования шла пунцовыми пятнами.
— Поля, зачем ты так? Это же твоя
— И что? Её сопли, нытьё и капризы должны мне теперь нравиться? Говорю же — я не выношу детей. Это же у нас Олечка — вся такая идеальная и добропорядочная. Только, думаешь, мама, почему она так рвётся с вами на картошку? Да потому что она сама уже на стены лезет от Сашкиного плача. Вот и готова ухватиться за любой повод, лишь бы отдохнуть от ненаглядной дочечки. Спроси-спроси её, как она из дому убегала, чтобы хоть час свою дочь не слышать. Только правду она всё равно не скажет.
— Что ты несёшь? — взвизгнула Ольга.
— Я всего лишь повторяю слова твоего мужа. Он врёт?
Ольга растерялась, открыла и закрыла рот, как будто ей вдруг стало не хватать воздуха.
— Он не мог такого сказать! Ты всё сочиняешь! Ты так назло говоришь, чтобы мы поссорились. Ты нам просто завидуешь.
— Ага, с ума схожу от зависти. Всю жизнь мечтала о бесхребетном тюфяке-святоше, который не способен собственной жене высказать свои претензии. А только ноет и жалуется за её спиной.
— Он не мог такое сказать. Ты это сейчас сама придумала, — упрямо повторила Ольга. — Какие у него могут быть ко мне претензии?
Полина закатила глаза.
— Да всякие. Кроме того, что ты Сашку бросала, он, например, обижается, что ты не кормила её грудью, а всем врала, что молоко пропало. А то ведь грудь обвиснет! А ей, оказывается, с её-то здоровьем надо было…
— Ты… ты… — побелев, задыхалась от гнева Ольга.
— Да помню я, — невесело усмехнулась Полина. — Я — паршивая овца, никчёмная паразитка и бесстыжая шлюха.
— Зачем ты так, Поля? — грустно спрашивала мама.
— Мама, а как надо? Знаете, что? Меня от вашей показной добропорядочности уже тошнит! Вчера вы с грязью меня смешивали, а сегодня — Поля, Поля, Поля. И никто из вас даже не спросил, а правда ли всё было так, как наговорили? Обвинили и казнили без права слова молвить. А сегодня быстренько переобулись. Вы все делаете и говорите не то, что на самом деле думаете, а то, что вам в данный момент удобно.
Мать ссутулилась и ушла на кухню, наверняка снова пить капли. Полине стало стыдно, маму-то она зря сюда приплела, наговорила ей в сердцах лишнего…
— Хочешь мать в могилу свести? — зашипела сестра.
Полина нахмурилась:
— Ладно, езжайте, посижу я с вашей Сашкой.
Ольгин муж привёз девочку и безразмерную сумку с причиндалами: памперсами, бутылочками, смесью, лекарствами.
— Блин, куда столько? Такое ощущение, что вы не на день уезжаете, а валите на Северный полюс, а Сашку решили мне подкинуть, — неудачно пошутила она тогда.
— Это про запас, на всякий случай, — буркнул Ольгин муж.
И всё. Больше никого из своих близких Полина не видела. Живыми. По дороге в садоводство они столкнулись с фурой, потерявшей управление.