Моя любовь, моё проклятье
Шрифт:
«Интересно, — перескочили мысли сами собой, — Горностаева уже знает про новый приказ?».
С самого воскресенья он внушал себе, что надо с ней поговорить. Ну, объясниться хотя бы. Не затем, чтобы замутить, как Макс советовал. А просто — для очистки собственной совести.
Вот только никак не мог решиться. Вчера пообещал себе прямо с утра, первым делом, вызвать и поговорить, но всё откладывал, тянул, делами всякими прикрывался.
Потом вдруг в голову пришла шальная мысль: «А, может, её на обед в ресторан позвать? Там и побеседовать
Без пяти час он попросил Алину пригласить Горностаеву к себе. Разволновался вдруг ни к селу ни к городу, ожидая. Минуты показались вечностью. Что так долго поднимается?
А когда она вошла, какая-то настороженная, непривычно серьёзная, сердце ёкнуло и заныло.
— Здравствуйте, Ремир Ильдарович. Вызывали?
Он кивнул, слова вдруг в горле встали комом.
Она присела напротив, спина прямая, голова чуть вздёрнута, лицо строгое, как у учительницы. Это она обиделась так сильно, что ли? Где улыбка, где манящий взгляд? А с такой вот, как сейчас, даже и с чего начать-то не знаешь.
Он закусил губу, отвёл глаза, снова посмотрел — она сидела всё так же, неподвижно, как изваяние, только голову опустила вниз.
— Ты… вы уже ознакомились с новым приказом? — наконец выдавил он.
Она вскинула на него глаза. Взгляд слегка недоумённый, но всё такой же… не то чтобы холодный, а просто отстранённый. Когда смотрят холодно, то видно — этот холод предназначен лично для тебя. Пусть плохо, но о тебе думают, что-то чувствуют. А в её глазах были и жизнь, и тепло, и всякое-разное, но всё это для него недосягаемо. Словно огорожено от него невидимой, непроницаемой стеной. Словно он в стороне, лишний, ненужный, чужой.
А как сильно хотелось, чтобы она опять на него посмотрела, как раньше! Призывно, влекуще, пусть порочно, хоть тысячу раз порочно, только б не эта отрешённость.
— Я сегодня отменил приказ о вашем увольнении.
На кратчайшее мгновение она слегка приподняла брови, удивилась. И молчит.
А чего, собственно, он ждал? Что она кинется ему на шею с горячими словами благодарности?
Ну, было бы неплохо, усмехнулся он. Наверное, вслух усмехнулся, потому что опять в её взгляде промелькнуло недоумение.
Он нахмурился, раздражаясь из-за собственной нерешительности.
— Я поговорить с тобой хочу, но, может, не здесь? Давай съездим где-нибудь пообедаем, заодно и поговорим?
— Спасибо, но это лишнее. К тому же я отпросилась сегодня у Штейн уйти на час раньше и обещала отработать этот час в обед. Мне… в больницу надо.
Ремира так и подмывало спросить, как там с больницей, всё разрешилось? Но так он мог выдать своё участие, а этого ему совсем не хотелось.
— Штейн, я думаю, не обидится. Если хочешь, я ей скажу…
— Нет, не надо. Я сама не хочу никуда ехать. Извините. Просто аппетита нет.
Совершенно очевидно, что она не хочет никуда ехать именно с ним. Вот в чём дело. А всё остальное — только вежливые отговорки.
Досадно
— Ладно, как хочешь… как хотите.
Он поднялся из-за стола, прошёл к окну. Вот так, не глядя на неё, говорить было всё же легче.
— Ты не совсем правильно всё истолковала. Я ничего специально не подстраивал. И не собирался тебе мстить вот так. То, что случилось между нами той ночью… я этого не планировал, правда. И не хотел, чтобы так вышло. Это просто неудачное стечение обстоятельств. И я себя за это ругаю, поверь, не меньше. И стыжусь этого очень. В общем, извини.
— Что значит — вот так?
Он обернулся.
Полина смотрела на него в упор, и глаза её вновь горели не то злостью, не то обидой. Но всё лучше, чем отрешённость.
— Не понял.
— Вы сказали: «Не собирался мстить вот так». То есть собирались, но иначе?
Ремир смутился.
— Да нет, я просто неправильно выразился.
Она поднялась со стула, медленно двинулась к нему.
— То есть та ночь — это просто неудачное стечение обстоятельств? Досадное недоразумение? И вы этого не хотели? — она остановилась в шаге и, прищурившись, посмотрела ему прямо в глаза. Хотя ему казалось, что в душу.
Кровь горячей волной прихлынула к щекам.
Зачем она подошла так близко? Зачем так смотрит? Зачем говорит «та ночь» так, что мурашки по спине?
— То есть вы приняли меня на работу без всякой задней мысли? Честно?
Ремир уставился на её губы, а у самого во рту пересохло.
— То есть вы меня не вспомнили? И не поэтому…
— Вспомнил, конечно, — полушёпотом, с лёгкой хрипотцой ответил он. С трудом оторвал взгляд от её губ. — Такое трудно забыть.
— Да, конечно, — кивнула она. — Но я ведь уже извинилась. И мне правда за тот случай очень стыдно, но…
— Я тоже извинился и мне тоже стыдно…
Её близость мешала сосредоточиться, не давала думать чётко, здраво. Да вообще никак не давала думать. В голове пульсировало единственное желание — притянуть её к себе и снова попробовать губы эти, приникнуть, впиться. Внутри аж заныло всё.
И лицо, конечно же, выдало Ремира с потрохами, потому что Полина, внезапно смутившись, сделала шаг назад.
— Значит, вы меня просто приняли на работу и не хотели отыграться за тот случай?
«Скажи — да», — велел себе, но язык почему-то не поворачивался.
Такое простое, коротенькое слово как будто застряло в горле.
И как назло, некстати вспомнилось, что он в действительности думал, когда принимал её на работу, каким спектаклем представлялось себе самому то собеседование. Вспомнил и устыдился.
И снова она всё прочла в его глазах, потому что лицо её на миг болезненно исказилось, во взгляде промелькнула горечь, а затем сменилась всё той же отрешённостью.
Полина всё ещё стояла рядом, но при этом вновь была абсолютно недосягаема.