Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Рива Мария

Ее голос переливался каденциями дикторов Би-Би-Си. Она стала весьма, весьма английской леди — до мозга костей, как говорится. Я уж думала, на горизонте появился, по крайней мере, герцог, однако приглашения в Бленхейм Пэлэс на именной бумаге с гербом все не приходило. Никого не было, пока в один прекрасный день мы в очередной раз не отправились на другой берег Ла-Манша в Париж. Мы частенько проделывали это путешествие — сходить в музей, на примерку, в ресторан. В тот день будто бы совершенно случайно к нам присоединился некий джентльмен с непринужденными манерами и красной гвоздикой в петлице смокинга. Он не отрывал глаз от лица моей матери. Стоило парому качнуться на волне, как его руки и тело — безупречного

сложения — тянулись к ней, чтобы нечаянно прикоснуться. Она смеялась девическим смехом, в котором звенела «молодая любовь». Они определенно были знакомы! Я узнала мужчину тотчас же: его лицо было знаменито, а уж имя — тем более. С того дня куда бы Дитрих ни направлялась, туда же шел и ее обожатель. Она считала его «божеством»! И представала перед ним то как девица с картины Гейнсборо, то как отчаянная кокетка, то как неотразимая сирена, то как шикарная кинодива. Это не мешало ей, тем не менее, подшучивать над ним в разговорах с мужем:

— Папуля, он такой смешной — чистый ребенок! Он мечтает получить дворянство! Ну не мило ли? Американцы думают, что титул сделает их настоящими джентльменами. Но, кажется, его отец еврей? Нельзя же стать аристократом, если у тебя отец еще чуть ли не по деревьям скачет! Но он пытается, представляешь… и даже хорошо выглядит в этой роли. Может, у него и получится. Тогда ему придется оставить эту дурацкую фамилию. Она не звучит с «сэром»! Он говорит, что хочет представить меня Марине, герцогине Кентской. Он полагает, что без него я к ней не попаду… правда, он мил? Ну, конечно, я позволяю ему думать, что он один может ввести меня… и что именно он будет «поставлять» ДИТРИХ королевской семье! Какое это выражение у американцев, Папи, что-то вроде «пускать пыль в глаза»?

Отец, оторванный от графы «Лондон» в книге расходов, сидел с отсутствующим видом. Мать нетерпеливо повернулась ко мне:

— Ты всегда знаешь эти американские словечки… ну как они говорят? Значит «задирать нос»

— «Иметь перо в колпаке»? — предположила я.

— Да, да, именно! «Перо в колпаке». Я — блестящее перо в его колпаке нувориша. — Она так смеялась, что едва успела добежать до уборной. Она была весела, как «юная невеста». Подобно большинству женщин, мама пребывала в отличном расположении духа, когда чувствовала себя объектом желания красивого мужчины. Нам всем было лучше, когда она испытывала joie de vivre, а значит мы смотрели на этого нового члена семьи вполне добродушно. Мне он никогда не нравился как человек, но это пустяки по сравнению с тем, как он действовал на мамино настроение.

Он выказывал такую преданность, было столько цветов, взволнованных вздохов, прогулок за ручку на закате; дошло даже до обмена обручальными кольцами, и у Тами появилась надежда.

Первый раз в жизни я тоже стала думать о возможном разводе родителей. Я не возражала бы против нового отца, если бы он был американцем и главой фирмы; тогда, может быть, я могла бы ходить в школу с таким сундучком для завтрака и даже, может быть, каталась бы на велосипеде, имела бы друзей среди детей, на день рождения получала бы торт с настоящими свечами и сахарными розами; у меня была бы семья, которая праздновала бы День благодарения, и, может быть, я стала бы настоящей американкой! Что все эти чудеса существуют на свете, я знала по кино. Но чтобы сделать их явью, нужен хороший человек с положением, вроде доктора или юриста. Даже бизнесмен сошел бы, но никак не посредственный актер, тщащийся стать титулованным англичанином и способный провести разве что самого себя.

Как и его предшественники — Брайан, Гилберт, Джо и другие, — он иногда жаловался, изливая свои страдания на бумаге и не решаясь предстать перед ней лицом к лицу. Верная своей привычке, моя мать, прочтя письма, оставляла их открытыми

для всеобщего ознакомления. Я читала их перед тем, как отец складывал письма в папочку «для потомства».

Милая, мой банальный, наивный вкус говорит мне, что твои объятия с миссис Эдингтон и явные и откровенные заигрывания с Глорией Вандербильт — это уж чересчур!

Я ни в коем случае не упрекаю тебя ни за какие твои чувства — только жаль, что я не знал о них раньше…

Любящий тебя,

и благослови тебя Бог, моя Душка.

Я так и не решила, что такое «душка»: намек на ее надежный «душ» для спринцевания или отголосок фильма на русскую тему, в котором она снималась во время их романа. Наверно, то и другое одновременно. Все, что он ей дарил, было исписано словом «душка».

Оно красовалось и на крышке золотого портсигара, глядя на который много лет спустя, когда память об этом времени уже потускнела, она сказала:

— А знаешь, он был не так уж плох. Он умел одеваться и вести себя. Но в подарках ничего не понимал. Этот портсигар! Набил его мелкими вещицами, что-то, наверно, значившими для нас тогда, и, конечно, не мог удержаться, чтобы не написать на нем «Душка», и теперь я даже не могу подарить его кому-нибудь!

Мой отец исполнял роли «мужа, когда он нужен», «мужа-менеджера знаменитой кинозвезды» и наперсника Дитрих, пока она снималась в «Рыцаре без лат» («Knight Without Armour») на студии «Денхэм» под Лондоном, крутила роман и наслаждалась новой для себя головокружительной ролью голливудской звезды за границей. Мы с Тами и Нелли добросовестно выполняли возложенные на нас обязанности и исчезали в нужные моменты.

От старого друга времен жизни в доме ди Фрассо пришло письмо, которое позабавило мою мать. Клифтон Уэбб знал цену своему остроумию, но это не раздражало, потому что он действительно был остроумен. Моя мать часто зачитывала его письма вслух, указывая места, которые находила особенно удачными или же возмутительными. Зная, как ей противен фильм «Сад Аллаха», он в обращении специально назвал ее именем героини:

Ломбардия,

25 августа 1936 г.

Восточная Ист-стрит, 111, Нью-Йорк

Дорогая, милая мисс Энфильден,

Я был в восторге от Вашей открытки, хотя бы потому, что Вы дали мне знать, что в безумном водовороте своей жизни Вы еще помните мою скромную персону… Я приехал, ensuite, на прошлой неделе, и крики «Le Уэбб» (или нужно говорить La?), должно быть, слышались в Лавровом Каньоне, бывшем пристанище этого трепетного насильника Брайана Эхерна — но, может быть, не стоило упоминать об этом. На обратном пути мы ехали с Бабулей Бойер, что, как Вы можете себе представить, исключало скуку и делало железнодорожное путешествие практически идеальным.

Мадам Дракула де Акоста явилась в дом в день Вашего отъезда, чтобы пойти с нами обедать. Она вся сияла, потому что Вы послали ей «восемь дюжин лилий», Ваш «Старый Знак» — что сие означает? Ну-с, я как-то оказался в том цветочном магазине, где Вы, дорогая, обычно заказывали цветы, и самым небрежным тоном спросил хозяина, посылали ли Вы кому-нибудь восемь дюжин лилии. И когда цветочник чуть не рухнул в обморок от удивления, я понял, что мадам Дракула де А. немножко, совсем чуть-чуть приврала…