Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Рива Мария

Я слушала и ждала, когда она, по обыкновению не попрощавшись, повесит трубку. Затем я проделывала акт извинения в обратном порядке и вновь оказывалась за своей деревянной, с откидывающейся крышкой партой под неодобрительными взглядами учительницы. Этих звонков избежать было невозможно. Меня вытаскивали с хоккейных матчей и даже с гимнастики! Я пробовала прятаться в туалете, но целеустремленные швейцарские леди стояли снаружи и ждали, шепотом подгоняя меня через замочную скважину и напоминая, что это же междугородный! Если же леди, ничтоже сумняшеся, пыталась просить маму перезвонить, так как ее дочь как раз в тот момент спрягала латинские глаголы, то она получала такой нагоняй от «матери,

ущемляемой в самых важных на свете правах», что бежала сломя голову, вырывала из моих рук мел, смотрела на меня мокрыми глазами и трясущимися губами умоляла ради Бога избавить ее от общения с моей m`ere. Больше шестидесяти лет я пыталась спрятаться от телефонных звонков моей матери — и не могла! Она доставала меня всюду! Если Дитрих требовала вас, вы были обречены! Ее личная «гомосексуальная мафия поклонников», опутавшая своими сетями весь земной шар, тут же поднималась по тревоге и пускалась в поиски. А так как в их функции входило еще и осведомительство, то врать Дитрих о своем местонахождении не имело смысла. Как-то мы с мужем сняли в Мадриде квартиру без телефона. О! Блаженство! Но тут стали приходить телеграммы — ровно каждый час, и это происходило до тех пор, пока моя мать не вспомнила об одном своем поклоннике в Барселоне и не позвонила ему. Он знал милейшего антиквара в Толедо, который только что вернулся с «божественного» уикэнда на роскошной вилле в Хаммамете, чей хозяин… На следующий день у нас был телефон! Моя мать торжествовала. В те времена в Испании люди ждали телефона годами. У них не было мамы Дитрих!

В школе я стала звездой по количеству почты, приходившей на мое имя. Другие девочки тоже получали письма, открытки, мелкие посылки. Я же получала мамины фотографии с ее подписью, а самое главное — комиксы из «Лос-Анджелес Игзэминера», обернутые вокруг баночки с арахисовым маслом, которые присылал мой любимый телохранитель. Он неукоснительно посылал мне газету по воскресеньям, не пропустив ни одного номера, и весь американский контингент Брийанмона имел возможность следить за приключениями Флэша Гордона.

Хотя в нашей школе училось несколько принцесс, наследниц крупных состояний и представительниц известных фамилий «голубых кровей», они тоже, как и все остальные, жаждали заполучить фотографию кинозвезды с ее подписью. Такая карточка ценилась в бартерных сделках: за две Дитрих ты получала плитку «Херши», за три — флакон лавандовой туалетной воды, за четыре — порцию воскресного ростбифа соседки. Правда, маленькая фотокарточка Кларка Гейбла с автографом стоила мне трех Дитрих, туалетной воды, шоколадки и двух воскресений без ростбифа — мама не оценила бы обменный курс.

Я вскоре поняла также, что у одной меня была родительница, о чьей профессии знали все. Мир хотел знать все о моей личной жизни. Это было интересно, даже немного пьянило. У дочерей банкиров никогда не спрашивали, как их отцы делали деньги. Индийской принцессе не задавали вопросов о ее семье. Когда звонила моя мать, я просила ее прислать еще автографов, но не рассказывала о чудесных американских посылках телохранителя. Она все испортила бы своей ревностью и каким-нибудь язвительным замечанием о «страничках сатиры и юмора» и об их любителях — глупых американцах.

На день рождения я получила от мамы запасы всех цветочных магазинов Лозанны. Завистливые девочки высмеивали меня, директрисы поражались такой бессмысленной расточительности. Я извинилась за то, что стала причиной «нарушения порядка», подарила цветы пациенткам изолятора, спряталась у себя в комнате и просидела там остаток дня.

В первый день рождественских каникул я стояла в холле около своего чемодана и ждала, что за мной кто-нибудь приедет. Я надеялась, что не отец.

В возрасте «всего» двенадцати лет я держала свои первые в жизни экзамены и сдала все очень плохо, за исключением английской литературы и истории религий. Я молила Бога, чтобы это хоть как-то смягчило папин гнев, но надежды было мало. Отец прошел сквозь большую стеклянную дверь, кивком отметил мою пунктуальность и проследовал по коридору в директорский кабинет. Я присела на скамейку и подумала о том, что хорошо было бы провести каникулы в школе. Отец вышел с сердитым видом, как я и ожидала, и жестом позвал меня идти за ним к ожидавшему нас такси.

По-моему, поезд, на котором мы ехали, был «Восточный экспресс», но я была слишком подавлена, чтобы рассматривать маркетри — там полные корзины с фруктами или простой геометрический рисунок? Я только решилась спросить, где Тами; в ответ мне было сказано, что она уехала к своему брату и не будет с нами на каникулах. К брату? Никогда не слышала, чтобы у нее был брат. Я сложила руки на коленях и ждала, когда перед приездом в Париж подадут завтрак — обычно великолепный и улучшавший папино настроение.

На этот раз, в 1936 году, мы жили в отеле «Георг V» — не такого класса, как «Плаца-Атене», но несколько более знаменитом. Как только я вошла в королевские покои моей матери, она с ужасом воскликнула:

— Боже! Что с тобой случилось? Что они с тобой там сделали?.. Папи, ты замечаешь? Взгляни на ее волосы!.. Позвони вниз и прикажи им прислать кого-нибудь постричь Катэр. Нужно и одежду купить по ней! Чем они вас кормят в этой школе?.. Хлебом и картошкой? — Она затолкала меня в ванную, чтобы взвесить и выкупать.

С тех пор, когда бы я ни появлялась после «отсутствия и общения с чужими», меня дезинфицировали наравне с туалетами. Пока мать терла меня мочалкой, я решилась спросить ее о Тами. Она ответила слишком уж скоро и высоким голосом — верный знак, что у нее не было в запасе готовой лжи:

— О, бедняжка Тами! Ей нужен был небольшой отдых. Ты же знаешь, сколько работы требует от нее уход за Папи, поэтому я сказала ей: «Поезжай в Канны, отдохни. За гостиницу я заплачу, не беспокойся».

Это была атака на мои уши. Я чувствовала, что мы проигрывали сцену мытья из «Белокурой Венеры»! Брат Тами жил в Каннах, что ли? Вряд ли, и уж точно не в шикарном отеле. Обычно мои родители редко расходились в том, что рассказывали. Или я чего-то не заметила по молодости? Нет, решила я, до такой степени молода я никогда не была. Просто они оба лгали. Что-то было не так, и серьезно. Надо осторожненько выведать правду.

Хотя провозглашенной целью моей отправки в школу было изучение мною французского языка, мама не верила, что я его знаю, и все так же говорила по-французски, когда что-то из обсуждаемого было «не для детских ушей». Она считала также, что, поскольку французский был дипломатическим языком монархов и аристократии, то простым массам он недоступен. Не ясно, почему же тогда население Франции говорило на нем; но Дитрих имела феноменальную способность игнорировать факты, когда они ее не устраивали. Она говорила мне:

— Дорогая, позвони в «Гермес» и попроси их прислать мне образцы шарфов. Можешь говорить по-английски — продавщицы не знают настоящего французского. Горничные, посыльные, продавщицы — это все деревенщина. Даже читать не все умеют.

Я пыталась сказать ей, что продвинулась вперед в изучении французского, но она как-то не верила:

— Милая. Ты — думаешь — ты — говоришь — по-французски? Нет… нет… Нужно очень много времени, чтобы научиться правильно говорить на этом прекрасном языке. У меня отличный французский — от гувернантки. Девочки из хороших семей всегда выучиваются языкам у своих гувернанток.