Моя мать Марлен Дитрих. Том 1
Шрифт:
Нелли опять выкрали из пастижерного цеха «Парамаунта», поэтому мы были втроем. В сопровождении двадцати одного пароходного сундука, тридцати пяти больших, восемнадцати средних, девяти маленьких чемоданов, а также пятнадцати круглых шляпных коробок и одного величественного «кадиллака» в комплекте с красивым шофером в ливрее мы погрузились на корабль. Англию ожидало редкое удовольствие!
Другие звезды неистово работали, дабы привлечь к себе внимание публики, которое питало и поддерживало их известность. Дитрих же никогда не суетилась. Ей не нужно было работать, чтобы быть звездой. Она ею была; это было ее естественное состояние. Мировая пресса, чувствуя это, проявляла к ней постоянный интерес. Начиная с «Голубого ангела», Дитрих не надо было хлопотать
Если бы я ехала не в страну Брайана, я бы по-настоящему огорчилась. Меня не привлекала перспектива оставаться в Европе все то время, какое понадобится для подготовки и съемки целого фильма. Моя мать очень торопилась, и мы могли бы воспользоваться «Гинденбургом», но она отказалась. Цеппелины плыли по воздуху, сразу становясь «подозрительными», а этот дирижабль был не только построен нацистами, но нацистами и управлялся. Хотя она не раз говорила, что ее дядя Дитрих однажды командовал «Гинденбургом»; я очень стеснялась этого.
Мы отплыли под благородные звуки «Марсельезы». Возможно ли влюбиться в корабль? Я верю в это. «Нормандия» была не совсем кораблем. О да, у нее имелись тоннаж, балласт, капитан и команда, но это было всего лишь камуфляжем, который использовала какая-то таинственная богиня, чтобы возить по морям свой храм и его жрецов. Всем нам выпало счастье узнать ее и полюбить.
«Нормандия» была величайшим океанским лайнером! Никто не мог превзойти ее, никто и не превзошел. Праздник чувственности, творение французов — больших знатоков в этой области. С того момента, как вы увидели ее, вальяжно раскинувшуюся у причала, у вас перехватывает дыхание от изумления, и вам уже никогда не дышать, как прежде! Для меня, ребенка, она была волшебным царством. Мой собственный Диснейленд в стиле «арт деко» 1930-х годов! «Нормандия» была построена как демонстрация величайшего художественного достижения нации. Она составляла гордость своей страны. Она как нельзя лучше выражала то, на чем тогда стояла Франция, отразив в миниатюрном виде стиль, вкус, качество и художественное совершенство. При всем богатстве, грандиозности и величии у нее был ласковый характер, ей были свойственны спокойная заботливость, сила и надежность. «Нормандия» была самой Францией.
У нас довилевский номер, один из четырех «appartements de grand luxe», с индивидуальным дизайном, выполненным ведущими декораторами того времени. Мы могли похвастаться овальным салоном, двумя спальнями, в каждой по две кровати, мраморной ванной комнатой, круглой столовой, французскими окнами от пола до потолка, открывающимися на нашу собственную застекленную часть палубы, белым кабинетным роялем, стенами, обтянутыми обюссонскими гобеленами, выполненными в той гамме, которую в книгах по истории называют rose-beige. Конфетная коробка наполеоновской эпохи, которую можно описать только одним словом — «роскошно» Все это стало «нашими» апартаментами. И поскольку с тех пор мы путешествовали только на «Нормандии», она стала в большей степени нашим «домом», чем многие из настоящих домов, в которых мы жили.
Моей матери присылали так много бутылок шампанского, что одна стена нашей розовой столовой была уставлена ведерками со льдом, покоящимися на серебряных треножниках. Я повертела в руках бутылки, выбрала «Veuve Clicquot, 1928», взглянула на карточку и увидела, что она от нашего знакомца из Новой Англии. Что ж, он быстро выучился.
Я как раз пыталась выдумать предлог, чтоб получить разрешение отлучиться, когда моя мать произнесла:
— Радость моя. Спустись вниз и спроси у эконома, в какой из вечеров они намерены показать «Желание».
Я подала ей бокал шампанского, вежливо прикрыла нашу розовую дверь и… помчалась! Я и мечтать не могла о том, чтобы освободиться так быстро! Мы находились так высоко в нашем неприступном вороньем гнезде, что я, заблудившись, только с третьей попытки добралась до главного вестибюля. По пути я обнаружила гриль-ресторан: высокие зеркальные колонны отражали танцевальную площадку, все было отделано черной кожей, блестящей сталью и граненым
Я нашла главный вестибюль и остановилась, потрясенная, в окружении четырех массивных лифтов с раскрытыми дверями; их кабины были украшены черными филигранными узорами из железа с инкрустацией в виде позолоченных зубчатых раковин. Даже в «Уолдорфе» не было ничего подобного! Никаких холлов с пальмами в кадках, никаких судачащих старых дев. Здесь синкопированные мелодии Ирвинга Берлина и Коула Портера скользили по воздуху, взлетали, падали вниз и плавно раскачивались! Если бы Фред Астер и Джинджер Роджерс пронеслись мимо, вращаясь, щека к щеке, я бы не удивилась. Весь корабль был как произведение Базби Беркли — классный.
Богиня задрожала. Раздались свистки, затрубили рога, музыканты заиграли громче. Я зашла в поднимавшийся лифт, проехала остаток пути до верхней палубы и, стоя в тени одной из уникальных наклонных труб «Нормандии», увидала, как она мягко скользит по течению Гудзона.
Я знала, что моя мать рассердится. Я не подписала карточки для цветов и вообще ничего не сделала — но я должна была стоять на месте и ждать Госпожу. Если я видела, как она выходит, и загадывала желание, то знала, что оно сбудется. Я всегда просила одного и того же: «Пожалуйста, пожалуйста, сделай так, чтобы я вернулась домой».
Поскольку протоколом предписывалось в первый вечер пути не «одеваться», мать решила, что нет нужды обременять себя «выходом на публику». Она рано легла, и к тому моменту, как я закрыла за собой дверь, уже уснула в своей розово-бежевой кровати с кремовым стеганым покрывалом. Я кинулась в свою дивную комнатку-бонбоньерку, швыряя шнурованные ботинки в один угол и голубую матроску в другой, и десять минут спустя тихонько вышла в немнущемся сапфировом бархате и белоснежном шелке, как Мэри Джейн. Я была готова «сразить» Первый Класс!
Что за восхитительные сокровища я открыла! Комнаты для занятий искусством писания писем, где сделанные из тонких золотых пластин тигры пристально глядели вниз, словно молча пили воду из золоченых водоемов. Комнаты для занятий искусством курения со стульями из замши цвета изюма, в окружении настенных росписей с изображениями жизни древнего Египта, которым позавидовал бы Тутанхамон. Игровые комнаты для счастливых детей, с толстыми слонятами в ярко-зеленых фраках, щеголяющими золочеными коронами и резвящимися по стенам — все настраивало на веселье. Даже изящно расписанные лошадки-качалки с широкими белыми хвостами, подвязанными бантами из пепельно-серой тафты. Зимний сад, эти искусно выстроенные джунгли с каскадами орхидей и редкими видами папоротников, с витыми плетеными креслами, уютно скрытыми среди буйной зелени, обращенной к изогнутой стене из стекла, которая отражала ночное небо. Я свернулась в одном из этих витых кресел и наблюдала, как темный океан играет с лунным светом. Меня окутывал теплый воздух, пахло сырым мхом и лесными фиалками. Заботливый стюард разбудил меня, потрепав за плечо. Я убежала. Утром первым делом мне надо найти часовню с цветными витражами и все другие «сценические площадки». Я решила, что четырех дней не хватит, чтобы исследовать все чудеса «Нормандии».