Моя Мия. На осколках первой любви
Шрифт:
Целует за ушком и… вырубается в ту же секунду, а я практически до утра пытаюсь заснуть. А когда открываю глаза, слышу неприятный звук за окном.
Возможно, для кого-то рёв грейдера после однодневного заточения и покажется прекрасной песней… Но это буду не я.
– Просыпайся, соня, – слышу ласковый голос над головой.
Зажмуриваюсь.
Боже.
То, что произошло ночью – не сон.
Громов меня целовал. Я отвечала. Он лапал мою задницу, а я чувствовала, насколько каменный
Член, который встал на меня…
– Дорога расчищена. Сейчас позавтракаешь и выдвигаемся домой, а то твой отец порвёт меня на татарский флаг.
– Домой… – повторяю осознавая.
Пока Мирон прогревает машину, быстро одеваюсь, завтракаю манной кашей и прощаюсь с Галиной Сергеевной. Она подмигивает и приглашает приехать в деревню летом.
Обещаю навестить, конечно.
– Я поговорил с водителем из города. Типография действительно находится за лесополосой и заезд с другой стороны, – говорит Громов, придерживая для меня дверь.
– Сегодня воскресенье, – щурюсь от слепящего снега повсюду и усаживаюсь в машину.
– Ну и что? – хмыкает он. – Двадцать первый век. Даже «Почта России»... хм... всего с одним выходным работает.
– «Почта России»… – ворчливо передразниваю и слежу за тем, как Мир размещается рядом.
Находиться с ним наедине после ночи немного странно… Тем более, его поведение разительно отличается от вчерашнего.
Он снова стал собой. Таким, как был до поездки в Европу.
– Мне нравится твоя куртка, – вдруг улыбается Мирон.
Опускаю голову, чтобы понять, о чём он? Куртка как куртка.
– Серебро делает тебя ещё прекраснее.
– Спасибо, – пытаюсь держать серьёзное лицо.
– Пожалуйста.
Подумав пару минут, решаю, что пусть он наконец-то стал прежним Громовым… Я-то теперь другая. И уж точно не собираюсь отмалчиваться.
– Что это было? – спрашиваю, как следует набрав воздуха в лёгкие.
– Что?
– Ночью…
– А что было ночью?.. – удивляется наигранно.
Поворачиваюсь к нему и вознаграждаю гневным взглядом.
– Ты издеваешься, да?
Мирон посматривает на меня сначала шутливо, затем хмурится.
– Давай обо всём поговорим чуть позже.
– О чём?
– О нас, – пожимает плечами.
– О нас… – пробую на вкус его слова и взрываюсь. – Нет никаких нас, Громов.
– Есть, конечно.
– Нет…
Сверкнув прозрачными глазами, Мирон снова смотрит на дорогу. Несколько раз его плечи поднимаются, словно он хочет что-то сказать, но не решается.
Гордо задрав подбородок, отворачиваюсь к окну.
– «О нас» у меня будет с парнем, который полюбит меня безусловно, – как бы между прочим сообщаю.
– Так не бывает, Сахарок, – ласково отвечает.
Вспыхиваю от прозвучавшего вслух прозвища.
– Бывает, – возражаю.
– Нет… Это всё херня из интернета, Мия. Никто. Никого. Не любит. Безусловно.
– Пф-ф… – вздыхаю тяжело, разглядывая ровные ряды елей за окном.
– Когда знаешь эту биологическую истину – жить становится проще. И не нужно искать то, чего нет.
– Но… почему? – поворачиваюсь, вонзаясь взглядом в задумчивое лицо. – Вот взять родителей. Они ведь любят детёнышей безусловно?
– Ничего подобного. Каждый родитель видит в ребёнке себя любимого и радуется своему бессмертию. Так называемый закон Сансары. Слышала песню Басты?! «Нас просто меняют местами».
– Слышала, конечно.
– То же самое в отношениях. Все ценят комфорт. Секс. – Многозначительно посматривает. – Выгоду. Можно сколько угодно брать, всё, что даёт тебе человек и радоваться тому, что он любит тебя «безусловно», но настанет такой момент, когда он скажет тебе, что задолбался. Потому что любовь всегда упирается в условия…
– Условия в любви? – усмехаюсь. – Ты смеёшься надо мной, Громов?
– Нет, я вполне серьёзно.
– И какие условия в твоей «любви» с Ладой?
Мирон поджимает губы, ладони отчётливее стискивают руль.
Ему не хочется говорить о своей девушке. Эта мысль смертельно колется прямо в сердце.
Даже после всего, что произошло ночью…
Покачав головой, Мир гнетуще вздыхает и ровным голосом произносит:
– Мы не будем обсуждать с тобой Ладу. Я сам с этим разберусь, но говорить о ней, тем более в плохом свете, мы не будем.
– Больно надо, – огрызаюсь.
– Эй… Не обижайся.
Бросаю в него «демисезонный» взгляд и снова отворачиваюсь.
– Очень жаль, что ты не веришь в любовь, Мир, – разочарованно проговариваю.
Он смеется, расслабляется.
– Глупенькая моя, блин. Да кто такое сказал?
Оборачиваюсь и хитро уставляюсь на него.
– Как кто? Ты, конечно. Только что.
Мирон склоняется, чтобы захватить мою руку. Сжимает её так, что тело будто ото сна оживает. Всё происходящее кажется как минимум шуткой…
– Я ведь это говорю в первую очередь для тебя самой.
– Для меня?
– Конечно.
– Ничего не понимаю.
Изучаю, насколько красиво смотрятся наши пальцы, когда сплетены воедино. Немного смелею и тоже поглаживаю его кожу большим пальцем.
– Я, конечно, верю в любовь, Карамелина. Ты ведь знаешь моих родителей? Они в браке больше двадцати лет. Дядя Глеб, твои, Долинские… Как можно не верить, имея столько пар перед глазами?
– Но…
– Давай приведу пример.