Моя незнакомая жизнь
Шрифт:
Мой друг фыркает. Ему уже лучше, бледность сошла с его лица, и темные тени из-под глаз исчезли.
– Слышишь? Кто-то едет, подвода скрипит.
Игорь ускоряет шаг, и я его понимаю. Подвода тут может быть только у одного человека – нашего соседа деда Янека. А это значит, что нам не придется чесать пешком, он нас обязательно подвезет.
Наш дед Янек очень добрый. Его светло-голубые глаза смотрят на мир доверчиво и приветливо. Бабушка говорит, что и всегда был таким. Они росли вместе, бабуля была дружкой на их с Дорой свадьбе, а боярином
– А, соседи дорогие! – Дед Янек с доброй усмешкой рассматривает нас. – Где вас болотные черти носили?
– Гуляли.
– Ага, ага… Так прыгайте на сено, чего зря стоять-то.
Два раза нас просить не надо – мы живо забираемся в кучу ароматной сухой травы на телеге, и дед Янек трогается с места. В оглоблях мерно колышется красноватый круп Соловья – крупного молодого жеребца. Дед Янек бросает мне на колени свою котомку, из которой призывно пахнет едой.
– Поешьте маленько, а то у вас уже и щеки ввалились.
Я мигом развязываю завязки. Красотища! Несколько кусочков розового сала на ломтях черного хлеба, малосольные огурчики, кусок пирога с вишнями и банка с грушевым компотом.
– Дедушка, а вы?
– А мне, голуби мои, не естся так, как вам. Старый стал, вишь, какая история… И так быстро-быстро все прошло – не успел пожить, а конец вот он. Вчера только воевал, женился, а уже, гляди-ка, – дед. И солнце светит не так, и естся не так. Кусок сала проглотил с хлебом, огурцом закусил – и на весь день достаточно. Вот дома бабка драников нажарит – и поужинаю. Вы ешьте, ешьте, а то бабка меня заругает, что обед назад домой привез.
Дед посмеивается, и мы молча уплетаем бутерброды с салом, хрустим огурцами, признательно поглядывая на деда Янека. Тот посмеивается в усы да жмурится от солнца, пробивающегося сквозь ветки. У него с бабой Дорой четверо детей – трое сыновей и дочь, тетка Мария, все они живут в Телехове, а уж внуков не то двенадцать, не то больше, но я знаю только троих, остальные либо старше меня, либо младше. Ребята очень похожи между собой – одинаково круглолицые и голубоглазые. Семитская кровь бабы Доры немного затемнила их кожу, но светлые волосы и приветливые голубые глаза у них всех, словно родные они между собой, а не двоюродные.
– И что вы делали на Тисве?
– Да так…
– Ишь ты – так! Ничего вы там хорошего не найдете. Еще, не дай бог, на гранату или снаряд напоретесь и подорветесь. То-то горя будет! После войны много детворы на старой взрывчатке смерть свою нашли… Не ходите туда.
– А и не пойдем больше. Болото, грязь…
– Так бы сразу, Аннушка. И парня не подбивай.
В Телехове
– А я все думал, где вы бродите? Хотел пригласить вас на Росань, сено у меня там сушится, вы бы в речке покупались. Завтра снова поеду, если хотите – возьму с собой. А сейчас не попадитесь бабкам на глаза, крику будет – до завтра не переслушаете. Что значит – болото. А ведь когда-то деревня была, вишь, какая история…
– Спасибо, дедушка, мы побежим.
Мы с Игорем проскальзываем во двор, отодвинув доску в заборе, и тихонько пробираемся в дом. Бабушки сидят в саду и вынимают косточки из вишен – собираются варить варенье. Я люблю пенку от вишневого варенья, розовую, ароматную… Да только если бабушка увидит меня сейчас, будет мне не пенка, а березовая каша.
Я быстро сбрасываю грязное платье и надеваю чистый халат. Из глубины зеркала на меня смотрит растрепанная девчонка с добела выгоревшими косами. Я распускаю волосы, тщательно расчесываю и заплетаю косы заново. Сейчас брошу грязное платье в стиральную машинку, вымоюсь под краном – и концы в воду.
– Чего ты там возишься?
Игорь уже переоделся и шипит из-за двери.
– Я причесываюсь. А то похожа на пугало.
– Это твое обычное состояние, и что? Давай скорей!
Видали такое? Доведет меня, устрою ему какую-нибудь пакость. Я умею, фантазии мне не занимать.
Мы бежим к крану, что в огороде. На фоне ароматов травы пакет с нашими находками воняет смертью и болотом, и мне становится страшно. Там, на болоте, я этого не замечала, потому что запах был везде. А здесь, среди цветов, среди лета и жизни, запах смерти некстати настолько, что невозможно стерпеть. Но очень любопытно, что же там, в портсигаре.
– Воняет, зараза… – Игорь брезгливо кривится. – Сначала отмоемся сами. Давай мыло.
Он намыливает мочалку и моется, потом отходит и дает место мне. Отвернувшись, ругается, пытаясь натянуть футболку на мокрое тело, а я усиленно натираю руки и ноги мочалкой – до тех пор, пока не сходит грязь.
– Ну, вот, на человека похожа. – Игорь ладонью смахивает что-то с моей щеки. – Давай теперь щетку.
Намылив щетку хозяйственным мылом, он трет тяжелый портсигар. Грязь отходит кусками, и становится видно, что металл светлый.
– Смотри, Ань, точно серебро.
– И что?
– А то, бестолковка, что одна эта коробочка стоит кучу денег.
– Давай откроем.
Игорь тщательно вытирает находку ветошью. На крышке видны орел в венке из дубовых листьев, готические буквы – нам их не прочитать. Игорь нажимает на крышку, и она поддается. На кусок мешковины, преду-смотрительно расстеленный нами, выпадают какие-то бумажки, несколько небольших фотографий… и с десяток золотых зубных коронок. В некоторых из них торчат пожелтевшие корни зубов.