Моя подруга Лиля
Шрифт:
Очень хорошая погода, и я много гуляю.
Завидую, что вы снимаетесь, – Яков Львович обещал и меня устроить в кинематограф».
Она так хочет быть в центре жизни, что ведет себя как провинциальная девочка, – хочу сниматься в кино, пусть меня устроят…
Маяковский Лиле: «Ложусь на операцию. Режут нос и горло».
Лиля Маяковскому: «После операции, если будешь здоров и будет желание – приезжай погостить. Жить будешь у нас». Вроде бы равнодушно, и «у нас» означает все то же: есть Брики, и есть Маяковский.
И снова эта
Так они и переписываются, вяло-любовно. Лиля болеет, Маяковский беспокоится:
«Дорогой и необыкновенный Лиленок!
Не болей ты, Христа ради! Если Оська не будет смотреть за тобой и развозить твои легкие (на этом месте пришлось остановиться и лезть к тебе в письмо, чтоб узнать, как пишется: я хотел „лехкие“) куда следует, то я привезу к вам в квартиру хвойный лес и буду устраивать в Оськином кабинете море по собственному усмотрению. Если же твой градусник будет лазить дальше, чем тридцать шесть градусов, то я ему обломаю все лапы.
Впрочем, фантазии о приезде к тебе объясняются моей общей мечтательностью. Если дела мои, нервы и здоровье будут итти так же, то твой щененок свалится под забором животом вверх и, слабо подрыгав ножками, отдаст богу свою незлобивую душу.
Если же случится чудо, то недели через две буду у тебя!
Картину кинемо кончаю. Еду сейчас примерять в павильоне Фрелиховские штаны. В последнем акте я дэнди».
В этом письме – вполне формальные волнения по поводу ее здоровья, ничего не значащие фантазии, а реально – у него море дел. Как у всякого уехавшего в Москву из провинциального Питера и закрутившегося в вихре столичной жизни.
А дальше Маяковский пишет такие вежливо-необязательные слова: «На лето хотелось бы сняться с тобой в кино. Сделал бы для тебя сценарий».
Но эта небрежная фраза буквально поднимает Лилю с постели, лучше всякой ерунды вроде хвойного леса в квартире, и она мгновенно переводит его вежливые слова ни о чем в конкретный план действий:
«Милый Володенька,
пожалуйста, детка, напиши сценарий для нас с тобой и постарайся устроить так, чтобы через неделю или две можно было его разыграть. Я тогда специально для этого приеду в Москву.
…Ужасно хочется сняться с тобой в одной картине.
Ужасно мне тебя жалко, что ты болен. Мое здоровье сейчас лучше – прибавилась на пять фунтов».
Лиле не нужен приезд Маяковского к ней недели через две, зачем он ей? Она дает ему конкретное задание со сроками, даже не хочет ждать ответного письма, действует как беззастенчивая провинциалка, понимающая, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих.
Маяковский послушался, написал сценарий, и Лиля – с Осипом – собрались в Москву на съемки «Закованной фильмой».
О приезде Бриков узнала Евгения Ланг и предложила Маяковскому сделать выбор – Лиля или она. И когда Брики приехали в Москву, Евгении уже не было в жизни Маяковского. Маяковский ответил ей: «Я не могу с ними расстаться» –
…А в кадре из «Закованной фильмой» Лиля в балетной пачке – некрасивая. Большая голова, неловкая фигура, напряженное, даже злое лицо, – возможно, камера ее не любила, но в этом кадре она и не балерина, и не красавица.
Лиля приехала в Москву, и все началось сначала – Маяковский опять мучается ревностью. К тому самому Якову Львовичу, который мог помочь Лиле, «устроить в кинематограф». Которому она потом скажет прилюдно «говно!». Этот Яков Львович засыпал ее письмами, а умная Лиля и получение писем от «говна» не скрывала. Не скрывала, но и не давала Маяковскому читать эти письма. И этот ее прием – недоступность информации (а ведь он всегда болезненно хотел знать) – делал его ревность еще более сильной.
Почему Лиля так себя вела: боялась Евгении Ланг или просто привычно натягивала цепь? Но Лиля все сделала правильно: после съемок Маяковский отправился с Бриками в Петроград. Со свободой было покончено, он опять был Лилин, весь в цепях, на которых «нацарапано имя Лилино».
Все вернулось к прежнему: Лиля с Маяковским в Петрограде, Эльза без Маяковского в Москве. Прошел Эльзин «непутевый год», год без Маяковского, – бессмысленные романы, аборт…
Эльза: «Моя судьба сошла с рельс. Но я уже Володе своих тайн не поверяла: было ясно, что он все рассказывает Лиле». Маяковского уже нечего было делить, но по этим словам ясно, что, несмотря на внешнее примирение, обида на сестру осталась.
Жизнь ее словно покосилась, приобрела неправильное направление, и Эльза – она ведь была разумная девушка – решила ее выправить.
Эльза собралась эмигрировать. Она никогда не писала о своем романе с французским офицером Триоле ни одного слова, ни в мемуарах, ни в автобиографической прозе… словно его и не было, этого французского офицера. Но был ли это хоть сколько-нибудь роман или жизненный расчет, Эльза собиралась выйти за Триоле замуж и уехать с ним за границу.
И Елена Юльевна хотела уехать – уехать от Лили, увезти Эльзу от Лили и Маяковского. Она понимала, что Маяковский все еще стоял между сестрами, что любовь к нему Эльзы не исчезла. Так, может, Эльзу лучше увезти от всего этого?.. Получается, что причиной эмиграции Эльзы стали не любовь и замужество, ей пришлось сбежать, разорвать любовный треугольник с сестрой и Маяковским.
Дальше – как будто специально, как будто в романе… Елена Юльевна ненавидела Маяковского, считая, что он сломал жизнь Эльзе и опозорил Лилю, а перед отъездом ей пришлось испытать еще одно потрясение. Перед самым ее отъездом началась официальная совместная жизнь Лили «втроем», с Осипом и Маяковским.
Эльза с матерью плыли пароходом из Петрограда. Они остановились в Лилиной квартире, а Лиля не жила дома, они с Осипом и Маяковским переехали на дачу в Левашово. Бедная Елена Юльевна, лучше бы она уехала чуть пораньше и не успела застать этот апогей Лилиного безобразия, ситуации, которую она считала гадкой, пошлой, позорной…