Моя прекрасная убийца [Сборник]

Уэллс Тобиас

Директор, портье, администратор в одном лице, дремавший за стойкой, пробудился и тут же сделал вид, что просто сидел задумавшись. Затем встал и завел со мной нудный разговор по поводу потерянного весла. Я дал ему на две тысячи динаров больше той суммы, в которую он оценил нанесенный ущерб, и когда он принялся благодарить, подобострастно кланяясь, попросил выписать квитанцию — в надежде списать это на издержки ведения следствия. Во всяком случае, бюджет федерального министерства внутренних дел не особо пострадал бы. Получение квитанции заняло порядочно времени. Симпатичному югославу было

не просто объяснить, несмотря на знание им двухсот одного слова по-немецки, что означает, например, формула «гостиничное имущество — весло» и для чего мне вообще требуется такая бумага.

Объясняя, я проголодался. Но на кухне не оказалось никого, кроме любительницы сентиментальных песен, оказавшейся судомойкой. Есть было нечего.

Лучезарно улыбаясь, она принялась что-то объяснять мне, постоянно повторяя «danas popadne». Я так ничего и не понял. Тогда она перешла на язык жестов, и мне сразу стало ясно, что неподалеку находится ресторан, где кормят рыбой и можно пообедать в любое время. Когда, изображая рыбу, она начала грести руками и шлепать губами, я услышал, как за моей спиной кто-то фыркнул. В дверях стояла Франциска.

— Это стоило бы сфотографировать, — сказала она по-немецки, и ее слова гулко отдались в пустом зале. — Вышел бы замечательный кадр — ты с голодной физиономией глупо взираешь, как эта женщина пытается прикинуться рыбой.

— Насчет голодной физиономии я согласен. Но насчет глупого взора категорически возражаю. Вообще, женщина должна быть добрее и ласковей. Ты что, не выспалась? Как спалось?

— Спасибо, хорошо, — сказала она и покраснела, хотя я спросил без всякого укора, просто так. — С добрым утром, Лео! А тебе как спалось?

Мы, дурачась, пожали друг другу руки, будто только что познакомились. После чего я поблагодарил югославскую Золушку, и мы с Франциской направились в поселок.

Нашей компании на прежнем месте не было. Возможно, они решили покататься на яхтах, как собирались еще вчера. Даже если бы мы с Франциской не проспали, сомневаюсь, чтобы нам захотелось совершить морскую прогулку.

Мы молча брели под палящими лучами полуденного солнца вдоль набережной из красно-желтого камня и через пять минут заметили, что все еще держимся за руки, как брат с сестрой. Но рук не отпустили, а остановились, посмотрели друг на друга, и, насколько я понимаю, нам обоим неудержимо захотелось поцеловаться. Но здесь, у причала, было светло и людно, а мы оба получили чересчур хорошее воспитание, чтобы поддаться соблазну.

— Лео, мой лев, придворный мой шут, мой любимый, — сказала Франциска, когда мы побрели дальше. — Ты не сердишься на меня за то, что я…

Она опустила глаза и закончила едва слышно:

— Что я заснула?

— Ты могла бы догадаться об этом сама — хотя бы на основании того факта, что я покорнейшим образом приглашаю тебя на жареную каракатицу и литр «Вго-sec», — ответил я.

— Господи, как это отвратительно! — воскликнула она.

— Что отвратительно? — свирепея, спросил я.

— Погоди, не сердись, — перебила она. — Я имела в виду каракатицу, а вовсе не твое приглашение. Разве ее едят? Только вспомню, как она выглядит…

— Но ведь свиные отбивные ты любишь? И когда

ешь, не представляешь жирную свинью, которая лежит где-нибудь в навозной жиже…

— Ты прав, — сказала она, — а что такое «Brosec»?

— Местное вино. Тебе понравится. Оно еще больше повысит тебе настроение, сокровище мое. Будешь спать еще крепче.

— Ты чудовище! — нежно сказала она.

Мы нашли таверну, которую вчера нахваливали австрийцы, сели в беседке, увитой виноградом, заказали каракатицу, отчего в маленькой кухне сразу же начался стук и треск, и вначале осторожно, а затем с удовольствием сделали по несколько глотков «Brosec», которого нам налил хозяин, похожий на неаполитанца и болтающий, словно пять неаполитанцев вместе взятых. Здесь было очень уютно, относительно чисто и, на взгляд неискушенного туриста, царили консервативные порядки с национальным колоритом. По стенам висели оплетенные бутылки, седла, связки чеснока, вертела для рыбы и огромные, размером с тележное колесо, соломенные шляпы. Над входом красовался плакат, на котором на пяти языках с ошибками было написано «До свидания». Во всяком случае, по-немецки надпись читалась примерно так: «Доссвиданье».

В этот час мы были единственными посетителями. За невысокой каменной оградой виднелся причал, на котором было полно народа. Люди стояли, сидели, бесцельно слонялись с одного края на другой. Женщины держали под уздцы мулов. Дети, пронзительно визжа, играли в войну и догонялки. Мужчины, собравшись группами, разговаривали, вероятно, о политике, и время от времени почесывали кто бороду, кто затылок.

Я положил ладонь на руку Франциски. Мы сидели и молчали, наблюдая за этой суетой. Хозяин принес нам прекрасно поджаренную, хрустящую каракатицу, а к ней — сдобренный пряностями салат из помидоров, перца и огурцов. На мой вопрос о причинах подобного ажиотажа на причале он ответил, что через десять минут прибудет теплоход из Сплита. Мы с огромным удовольствием начали есть. Было намного вкуснее, чем в самом изысканном ресторане.

— Замечательно! — сказала Франциска.

— Вот и славно, ешь на здоровье.

Когда мы наелись и, вытерев губы бумажными салфетками, сытые и довольные, отвалились на спинки стульев, к причалу подошел теплоход. Это было пассажирское судно, похожее на те, которые у нас ходят к островам Северного моря. Ослепительно белое, с ярко-красной звездой на трубе и с гордым именем «Postira», судно причалило под аккомпанемент приветственных криков и прочего разнообразного шума. Расторопный малый подал деревянный трап. Пассажиры сходили на берег. Мулов подвели ближе к сходням, чтобы тут же навьючить на них поклажу — мешки, чемоданы, ящики и коробки.

Вдруг я заметил среди прибывших одну даму, и у меня внутри все оборвалось. Я стал лихорадочно соображать, как бы отвлечь Франциску, но она ее уже увидела. В алом льняном платье, которое прекрасно оттеняло ее светлые волосы и так плотно облегало ее грудь и бедра, что стоявшие внизу мужчины от восторга забыли все на свете, фрау Цирот спускалась по трапу. Ступив на причал, она обернулась и остановилась, чтобы подождать мужчину в соломенной шляпе, который следовал за ней, сгибаясь под тяжестью багажа.