Моя прекрасная убийца [Сборник]
Шрифт:
— Где она?
— Сейчас, — ответил я.
Скоро мы были на пляже и, с трудом сохраняя равновесие на камнях, пробирались за Степановичем, который освещал дорогу фонариком.
Увидев жену мертвой, Цирот не заплакал, не закричал, не застонал. Он опустился на колени перед ней и несколько раз пробормотал ее имя — Гизела, борясь с дурнотой, явно вызванной смесью пива, вина и сливовицы.
Вскоре приехала вызванная Степановичем машина. Подошли двое парней с носилками и погрузили на них мертвое тело. Промокший
Цирот изменился в лице, отвернулся и сжал кулаки.
Дождь стал потише, но ветер усиливался. Когда мы поднимались на дорогу, я спросил у Цирота:
— У вас есть подозрения — кто мог убить вашу жену?
— Не знаю, — сказал он. — Она хотела пойти купаться, и мы из-за этого чуть не поссорились. Я считал, ч'тю это… это… глупо. По ночам нормальные люди не купаются… Но ей хоть кол на голове теши! Пошла! А я отправился в бар, так как разозлился и решил промочить горло. Думал, она зайдет за мной, когда вернется. А потом мы разговорились с этими, из Гельзенкирхена. Ну, и вот…
— Когда вы пришли в бар? — спросил я.
Степанович, который внимательно слушал нас, кивнул в знак того, что хотел задать тот же самый вопрос.
— Когда? — переспросил Цирот, — да сразу же, как жена ушли к морю. На часы я не посмотрел… Простите, мне что-то нехорошо. Я бы выпил кофе!
— Было бы лучше, если бы вы пошли спать! — посоветовал я.
— Еще один вопрос, пожалуйста, — вмешался югослав.
Мы стояли под балконом, укрывшись от дождя.
— Слушаю вас, — сказал Цирот.
— Вы видели свою жену? — спросил Степанович и, когда заметил, что Цирот не понял, взглянул на меня.
— Вы видели, как ваша жена пошла к морю? — спросил я.
Цирот подумал и протянул неуверенно:
— Да… Вроде бы да…
— Она шла одна? — спросил Степанович.
— Я не знаю, — ответил Цирот. — Там на дороге были еще какие-то люди, и вообще уже стемнело…
— Вы не узнали никого из этих людей? — спросил Степанович.
Цирот покачал головой.
— Кто это был? Мужчины? Женщины?
— Я не знаю, — ответил Цирот.
Мы проводили его до дверей номера.
— У вас есть снотворное? — спросил я.
— Да! — ответил он.
— Примите две таблетки! — посоветовал я.
— Хорошо, — пробормотал он рассеянно и вошел в комнату.
— Вы полагаете, есть опасность, что он наделает глупостей? — спросил меня Степанович, когда за Циротом закрылась дверь.
— Едва ли, — сказал я. — Не думаю.
И тут, наконец, последовал вопрос, которого я ждал все это время:
— Не знаете ли вы, господин Клипп, где фройляйн Янсен провела этот вечер?
— Нет, — сказал я.
Потом Клипп-влюбленный целых двенадцать секунд боролся с Клиппом-полицейским. Победил Клипп-полицейский, и я добавил:
— Я
— А в какое время ее не было с вами? — спросил Степанович.
— Она отлучалась после половины одиннадцатого, где-то на полчаса. Нет, минут на сорок пять, — сказал я осторожно, а внутри у меня бушевали самые противоречивые чувства.
Степанович задумчиво покусывал черный ус. В траурном молчании, напоминая похоронную процессию, мы спустились в холл.
Из бара в подвале доносились смех и разудалая песня «Кто вырастил тебя, прекрасный лес…»
Часы над стойкой показывали без пяти час.
Порыв ветра, который налетел, стоило нам выйти на улицу, отнес слова Степановича в сторону. Я не расслышал ровно ничего. Но я и так знал, что он скажет. Что он обязан сказать.
Он еще помолчал, а потом сообщил неизбежное:
— Я должен задержать фройляйн Янсен, господин Клипп!
У него не было иного выхода.
— Пойдемте со мной, — добавил он.
Мы снова забрались в крохотный «фиат» и затряслись по булыжной мостовой, возвращаясь в отель «Венеция». Ехали молча. Говорить было не о чем.
В отеле стояла тишина. Только в двух комнатах еще горел свет.
Мы как раз выходили из машины, когда портье собирался запереть входную дверь. Степанович сказал ему фразу из одних шипящих. Портье послушно кивнул и сунул палец между горлом и воротником рубашки, как будто тот вдруг стал его душить. Мы поднялись по лестнице и зашагали по коридору. Мне казалось, что я иду по нему уже всю жизнь и буду идти еще вечность — к номеру, где жила Франциска!
Позже мне пришло в голову, что мой югославский коллега отлично знал, где ее номер.
Вчера в это время мы с Франциской сидели рядом в лодке, неподалеку от которой плавала акула, и целовались. А сейчас мне предстояло оказать содействие в ее задержании этому длинному, смуглому, немногословному полицейско му-югославу.
Какая-то сумасшедшая жизнь. Как американские горки.
Перед дверью номера Франциски мое настроение упало до нижнего предела.
— Мне постучать? Или лучше вы? — спросил Степанович деликатно.
Я постучал. Склонив головы, мы ожидали ответа. Где-то за стеной шумела вода. Кто-то кашлял. На улице мяукала кошка. Больше не было слышно ни звука.
Затем раздался тонкий голосок, сонный и смущенный:
— Кто там? Что случилось?
— Это я, Лео! — сказал я. — Открой, Франциска!
Она хихикнула, а потом ответила сердито-ласково:
— Ты с ума сошел! Среди ночи!
— Понимаю, — сказал я, лихорадочно пытаясь найти какое-то объяснение своему визиту, чтобы она не слишком испугалась. Но в голову мне так ничего и не пришло. Я посмотрел, ожидая поддержки, на Степановича, но тот отвел взгляд и принялся покусывать свои усы.