Моя служба в Старой Гвардии 1905–1917
Шрифт:
После 26-го июля на тех же местах опять окопная война, до половины августа. Потом рытье плацдарма и неожиданный переход на Владимир-Волынское направление. Свинюхи-Шельвов-Корытница. Атака 7-го сентября, с таким же результатом, что под Велицком. Атака эта в другом месте у меня описана подробно. По нелепой подготовке к ней, она была единственная в своем роде. И опять, из полка атаковали две роты. И, пожалуй, к лучшему, что не атаковало больше.
И 15-го июля, и 26-го июля, и 7-го сентября Тилло лежал у себя в землянке. Но и то сказать, что он мог сделать? Отменить атаки он был не властен, а атаковать самому, в качестве последнего резерва, для этого тогда пожалуй не пришло еще время.
После атаки 7-го сентября несколько дней наша 1-ая дивизия стояла
Офицеры, которые после этого огня уцелели, говорили, что никогда раньше ничего подобного они не видели. Все расположение Туркестанское и наше кипело как в котле трехсаженными черными пузырями. Грохот стоял оглушительный и одуряющий. Одним словом, «земля тряслась, как наши груди»… Кроме нас били по тылам, чтобы помешать подводу резервов. Часов около 3 дня, после беспрерывного шестичасового такого огня, Туркестанцы не выдержали и стали «драпать», сначала отдельными людьми, а потом и целыми ротами, оголив весь наш левый фланг. Наш штаб полка, при котором было знамя, а при нем знаменный взвод, стоял за самым стыком стрелков и нас, и когда немцы двинулись в атаку, было одно такое время, что между противником и нашим знаменем фактически никого не было. В этот весьма критический момент, как и раньше, ген. Тилло сохранил полнейшую невозмутимость, но все же из лежачего положения перешел в стоячее и пристегнул шашку. Много позднее, когда положение было полностью восстановлено, Тилло снова отстегнул шашку и опускаясь на бурку сказал полковому адъютанту: «А я уже собирался со связью идти в контр-атаку».
Положение было восстановлено исключительно благодаря непревзойденной стойкости наших молодцов. Ротам нашей второй линии, высланным наперерез отступавшим Туркестанцам, удалось их остановить. Самое же красивое дело выпало на долю нашего 1-го батальона, сидевшего в первой линии. Когда около 4-х часов дня немцы бросились на опустевший соседний Туркестанский участок, батальонный командир полковник Эссен, безбрежно спокойный «Карл», с вечной сигарой во рту, поручик барон Родриг Бистром, тонкий, белобрысый и умопомрачительно корректный командир Государевой роты и не отличавшийся тонкостью манер, командир 3-ей роты, капитан Алексей Орлов, он же Алеха, подняли свои полузасыпанные землей и одуревшие войска, или вернее то, что от них осталось, человек 80, и с диким криком «вдарили» атакующим немцам во фланг и в тыл. Несколько человек покололи, остальные кинулись назад.
Выше я писал, что немцы «бросились» на оголенный Туркестанский участок. Выражение «бросились», пожалуй, тут не совсем подходит. По словам Сергея Дирина, который накануне во второй раз принял 12-ую роту и всю эту картину наблюдал, немцы шли неохотно и вяло, подгоняемые сзади офицерами и унтер-офицерами. Размахивая револьверами и палками, начальство гнало в атаку «господскую расу», как гонят ошалелый скот.
Попутно Дирин рассказал забавный случай. Поздно вечером, часов в 9, когда огонь уже затих и стало совсем темно, вдруг он слышит, что с тыла, по разбитым ходам сообщения, а то и просто поверху, с треском и звоном, изрыгая пламя, несется на его роту какое-то невиданное орудие истребления. Когда орудие подскакало ближе, оказалось две ротные походные кухни. Дирин к
Утром 15-го полк сменили Преображенцы, 10-ую и 12-ую роты, занимавших все туркестанское расположение — Измайловцы.
В то же утро была получена телеграмма командующего армией Каледина, где он поздравлял полк и говорил, что на этом участке Семеновцы своей стойкостью и мужеством спасли положение. Последовали «высокие и богатые милости». На роту было дано по 10 Георгиевских крестов. Родриг Бистром был представлен к Георгиевскому оружию, офицеры 1-го батальона к «вне-очередным» наградам, а все прочие к «очередным».
После отбитой атаки немцев, фронт опять закрепился и, немного сблизившись, — на некоторых участках расстояние между нами и немцами было до 150 шагов — мы на тех же позициях простояли друг против друга до поздней весны. В тылу, как всегда в резерве, занимались и учились, а в боевой линии старались делать немцам всякие мелкие гадости «снайперами» и минами. У нас были получены особенные пули, свободно пробивавшие стальные щиты. В каждой роте такими пулями было снабжено несколько «охотников за черепами». Нужно, однако, честно признаться, что у немцев эта часть, как и всякая техника, была поставлена много выше нашей и наши потери от такого рода войны были крупнее ихних. Довольно много наших пострадало от немецких газовых снарядов, которых мы, не из гуманности, конечно, а по бедности вооружения, не употребляли.
Этой же зимой мы очень глупо потеряли двух прекрасных офицеров — Георгия Гребнера и Сергея Хренова. Гребнер был ротный командир, а Хренов — только что прибывший из Петербурга, едва обстрелянный прапорщик. Сами того не сознавая, они оба разыграли сцену на подобие ранения кн. Андрея на Бородинском поле: «Стыдно, господин офицер». Уже под вечер, шел обстрел наших передовых окопов минами. Я не знаю, какие мины бросали в эту войну, но в первую германскую полет этих мин, особенно в сумерки, можно было легко проследить. И если она летела на тебя, рекомендовалось немедленно же припадать к матери сырой земле. Стыдного тут, разумеется, ничего не было, т. к. валились на землю не в панике, а вполне сознательно, в качестве, «применения к местности». Когда начался обстрел, люди все сели в блиндажи, а в окопах на местах стояли только часовые и офицеры. Когда летела та мина, которая стоила им жизни, Гребнер, который неважно слышал, очевидно ее не видал и, несмотря на то, что ему кричали, остался стоять во весь рост. Младший же офицер, опять-таки по-видимому решил, что если ротный командир стоит, то ему ложиться тоже неловко. «Стыдно, господин офицер!»… Мина разорвалась очень близко и силой взрыва им обоим снесло черепа.
Все эти длинные и скучные месяцы окопной войны, осень и зима 1916–1917 года, мы, без боев, регулярно теряли по 10–15 человек в день ранеными, убитыми и больными.
П. Э. Тилло неукоснительно лежал в своей землянке на бурке и, будучи поклонником закона сбережения энергии, проявлял минимум деятельности.
О том, что происходило в это время в столице, — «министерская чехарда»: премьер Штюрмер, министр Протопопов, Распутин — обо всем этом доходили слухи и до фронта, но интересовались этим мало и чем ближе к первой боевой линии, тем меньше.
2-го марта пронесся слух о революции в Петербурге и об отречении государя, а на следующий день он подтвердился официально.
Тилло собрал полк, и, прочел телеграмму командующего армией. На следующий день была назначена присяга Временному Правительству.
Человек безвольный и безцветный, император Николай Второй популярностью среди офицеров пользоваться не мог. Он не умел ни зажечь, ни воодушевить людей и процарствовал 21 год, живя так сказать «на капитал».