Моя служба в Старой Гвардии 1905–1917
Шрифт:
Кроме настоящих шоферов и механиков, обслуживали ее отряд человек 40 ловких, элегантных людей, более чем призывного возраста. Самый старый не выше 26 лет. Все из богатеньких петербургских семейств. Прямая дорога им была бы на ускоренный курс военного училища, а там в прапорщики, в пехоту… Тем более, что образование у большинства было не ниже университетского. Среди них я узнал двух моих коллег по Министерству Иностранных Дел. Но кататься на автомобилях в тылу было, конечно, много интереснее и много вольготнее.
Не успел я переварить
Во время дороги качало, трясло и швыряло невероятно и я не раз с сожалением вспоминал моего вчерашнего севастопольского возницу. Через полчаса мы были в Луцке и подкатили прямо к военному госпиталю.
Для нас это было маленькое разочарование. Мы, т. е. главным образом, Смуров, целились на Краснокрестный госпиталь. Они были в 10 раз лучше военных. Оно и понятно. Военно-санитарное ведомство могло тратить на человека в день, кажется, что-то около 75 копеек. А Красный Крест из своих миллионных средств, широкой рукой сыпал рубли. Ясно, что и офицеры и солдаты ловчились попасть именно туда, а не в военные госпиталя.
Но объяснить все это иностранке было, не очень удобно, и я сделал вид, что она привезла меня именно туда, куда я хотел.
Госпиталь в Луцке, как, большинство госпиталей на войне, был приспособлен из какого-то учебного заведения. Было бедновато, но чисто и чувствовался порядок.
Больных и раненых было много. Меня вымыли — большое наслаждение! — и отнесли на перевязку. Марлю не отдирали. Очевидно, на мое счастье, последнее слово перевязочной науки до Луцка еще не докатилось. Положили в маленькую офицерскую палату. Там лежало уже человек 5 раненых. Все более или менее тяжело. Никого из них я не знал.
Рядом со мной лежал молодой офицер Гренадерского полка, раненый во время немецкого обстрела 6-го числа. Вливали ему соляной раствор и был он большей частью без сознания.
Вечером я поймал сестру милосердия и стал у нее выпытывать, сколько времени, по ее мнению, мне предстоит еще у них лежать. Она мне ответила, весьма резонно, что хотя рана моя не тяжелая, но как всегда естъ опасность заражения… Если температура три дня не вскочит, то значит все благополучно и можно будет двигаться дальше.
На следующее утро перед обедом, в палату вбежала та же сестра и стала стремительно оправлять всем одеяла и взбивать подушки. На мой вопросительный взгляд быстро сказала:
— Приехал Командующий Армией Каледин. Сейчас сюда придет!
Минут через 20, со старшим врачом и с адъютантом вошел среднего роста еще молодой генерал, с подстриженными усами и загорелым лицом. Вид энергичный и решительный.
Не останавливаясь у гренадера, который разговаривать был не в силах, Каледин подошел прямо ко мне:
— Вы какого полка?
— Семеновского, Ваше Превосходительство.
— Ранены 7-го числа?
— Так точно.
— Очень
— Я как раз имел честь ею командовать, но был ранен еще до выхода из 1-ой линии.
— Прекрасно действовали!
Захотелось мне ему сказать про знаменитую артиллерийскую подготовку. Но подумал: он это и без меня знает… Да и что я, штабс-капитан, буду вступать в госпитале в пререкания с командующим армией… Не время и не место. Сказал только:
— Но ведь успеха не было, Ваше Превосходительство!
— Следующий раз будет успех. Желаю вам поправляться! — И сильно сжал руку.
«Следующий раз!»…
Веселый разговор! Еще два таких «следующих раза», пожалуй, не с кем будет и атаковать.
Собирался ли Каледин пытаться третий раз атаковать с негодными средствами и ему не позволили, или он сам увидел, что ничего путного из этого выйти не может, но факт тот, что больше атак не было. Наша попытка 7-го сентября в этот раз была последняя.
Пролежав 3 дня в Луцке, наконец, к великой моей радости, я был, с очередной партией погружен в автомобиль, и на этот раз уже простые санитары привезли меня на вокзал и погрузили в санитарный поезд.
Тащились мы до Киева три дня. Было это и тяжело, и утомительно, а главное очень скучно. Денщиков в санитарный поезд по правилам не брали. Но за Смурова я был спокоен. И, действительно, когда нас утром сгрузили и на носилках поставили в ряд на платформе Киевского вокзала, первый, кого я увидел, был мой верный телохранитель.
Я с тоскою думал, что до Петербурга плестись придется по крайней мере дней 8.
Лежу на носилках в довольно мрачном настроении, а Смуров меня утешает.
И вдруг вижу: с деловитым видом проходит мимо меня артиллерийский полковник, с георгиевской ленточкой. На рукаве повязка управления передвижения войск.
— Смурыч, гони за этим полковником и попроси его ко мне!
Смуров полетел. Через минуту приводит удивленного полковника. Сомнений быть не могло. Полковник был мой кровный двоюродный брат Николай Ушаков, георгиевский кавалер еще за японскую войну, а в эту, после ранения в живот, окончательно выписанный из строя.
— Здравствуй, Николай! Позволь тебя спросить, какую ты здесь должность занимаешь?
Мы расцеловались.
Оказалось, что занимал он должность крупную — коменданта станции Киев. Тогда я стал к нему приставать, чтобы он избавил меня от санитарного поезда и помог бы мне устроиться так, чтобы меня пустили в Петербург одиночным порядком.
План мой был такой.
В ближайшем скором поезде Смуров берет 2-местное спальное отделение 1-го класса, чтобы уже никто другой сесть туда не мог. Я занимаю нижний диван, Смуров верхний. В Киеве меня в поезд всунут, а в Петербурге вынут. Если понадобится, по дороге кто-нибудь перевяжет. Докторов и туда и назад едет сколько угодно. Но так я, но крайней мере, буду в Петербурге через утро, а не на 9-ые сутки…