Моя сто девяностая школа (рассказы)
Шрифт:
И Ира поняла и рассказала об этом мне только в марте 1974 года.
НАСТОЯЩИЕ МУЖЧИНЫ
Как оно пахнет? За сто шагов. Оно лежит на блюде в столовой, а пахнет уже на лестнице двумя этажами ниже. Ты входишь в квартиру, подходишь к столу, видишь его - продолговатое, чуть похожее на сильно вытянутую восьмерку, светло-коричневое, а может быть, даже бежевое, будто лакированное. Ты берешь его в руку, бережно, как птичку, и подносишь ко рту, а у тебя уже капают слюнки. Ты осторожно надкусываешь его, и из него выдавливается густой, вязкий крем, он выдавливается, как клей
Но мы его видели только в кино. Последний раз я ел его три года назад, в 1919 году. После этого мы вообще забыли, что такое пирожные, если не считать тех кулинарных произведений, которые мама и тетя Феня создавали из картофельных очистков.
И вдруг папа откуда-то принес одно такое пирожное.
У меня как раз сидели Шура Навяжский и Женя Данюшевский, и мама дала нам по чашке чая, и к чаю был на всех троих маленький зеленый кусочек постного сахара. Женя, как специалист по геометрии, точно расколол его на три части, и мы наслаждались.
И вдруг эклер.
Мама сказала:
– Ребята, это вам. Мы есть пирожное не будем.
Получайте удовольствие.
В энциклопедическом словаре на букву "У" сказано: "Удовольствие (только единственного рода). Чувство радости и довольства от приятных ощущений". Так вот, у нас начались такие ощущения.
А папа сказал:
– Мы с мамой уходим, а вы срывайте цветы удовольствия.
И мы начали срывать.
Мы поручили Женьке осторожно разделить пирожное, чтобы не вытек крем. Разложили все три части на блюдца, и в этот момент раздался звонок. Пришла Ира Дружинина со своей мамой Елизаветой Петровной.
У Елизаветы Петровны болел зуб, и Ира уговорила ее пойти к моей маме.
Родители были еще дома, и мама быстро забрала Елизавету Петровну к себе в кабинет, а Ира прошла ко мне в комнату.
– Что это вы едите?
– спросила она.
– Так... одну вещь...
– сказал Женька. Он еще не успел начать.
– Неужели пирожное? Не может быть!
– Представь себе, - сказал я.
– Папа принес откуда-то... Что ты стоишь? Садись. Сейчас я принесу чай, и ты будешь пить чай с пирожным под названием "Эклер".
– Ой!
– вскрикнула Ира.
А Шура и Женя грустно переглянулись.
– Давай теперь дели три порции на четыре части, - сказал Шура.
– Давайте иначе, - предложил я, - я отдаю свою порцию Ире, а две ваших мы поделим на три части.
– Очень просто: от каждой нашей части по кусочку тебе.
– Идет, - сказал я.
В это время вошли Елизавета Петровна и мама.
– Зуб уже не болит, - радостно сообщила Елизавета Петровна.
Я понял, что нужно проявить гостеприимство.
– Елизавета Петровна, - провозгласил я, - прошу вас к столу. Будем пить чай с пирожными.
Женька и Шурка с ужасом посмотрели на меня.
– А вы, Анна Александровна?
– спросил Шурка.
– Хорошо. Я выпью чашечку с вами.
– А как же быть с пирожным?
– испугался Женька.
– А вот как!
– внезапно сказал
– Мы отдаем дамам наши эклеры.
– Что вы, что вы!
– заголосила Елизавета Петровна.
– Я есть не буду, - сказала мама.
– Не обижайте нас. Все-таки мы мужчины, - заявил Женька.
– И дайте нам себя ими почувствовать, - сказал я.
Дамы согласились, и мы себя почувствовали... Между прочим, чувство было довольно грустное.
Дамы ели пирожные, причмокивая от удовольствия и прихлебывая чай. А мы мгновенно заглотнули кусочки постного сахара и жалобно смотрели на крошки эклера, падающего на блюдца.
Вскоре мы разошлись. Я остался в комнате один, вспоминая красивый, аппетитный эклер, и думал:
"Трудно быть настоящим мужчиной, но что-то всетаки есть в этом приятное..."
МЫ СЛУШАЛИ ОПЕРУ
У нас был культпоход в театр. Всем классом нас повели на оперу "Дубровский". Было, конечно, очень интересно сидеть в ложе на втором этаже и смотреть, как наполняется людьми большой зал театра, как собираются оркестранты в яме.
А потом заиграл оркестр, поднялся громадный занавес и началось что-то очень странное: все нормальные люди пели. Мы поняли все, что происходило на сценестарый человек - помещик Дубровский был разорен богатым помещиком Троекуровым. Так бывало при капитализме. Старик очень переживал и умер. А его сын узнав об этом, стал предводителем разбойников и решил нападать на плохих, богатых людей. А сам он притворился французом и придумал себе смешную фамилию Дефорж и с этой фамилией нанялся учителем к дочке Троекурова по имени Маша. И он полюбил эту Машу, то есть хотел на ней жениться. В общем чего это я вам буду рассказывать! Вы все, наверно читали про это у Пушкина. Это все очень интересно: и про разбойников, и как они подожгли дом, и как Дубровский ограбил Антона Пафнутьевича, а тот говорил: "Я не могу дормир в потемках". Но странно то, что все они не говорили, а пели. Даже "пожалуйста" и "спасибо"
ну каждое слово. И это, оказывается, и называется "опера".
Но в общем это нам все понравилось. Особенно мне.
А на другой день у нас был урок русского языка и Мария Германовна вызвала меня.
– Поляков, - сказала она, - что такое подлежащее?
И я запел:
– "Вы меня спросили, что такое под-лежа-щее?
Я отвечаю вам!"
– Ты что, с ума сошел?
– спросила Мария Германовна.
– "Нет, нет, - запел я.
– Я просто отвечаю на вопрос".
– Что с ним такое?
– спросила Мария Германовна, обращаясь к классу.
И встал из-за парты Шура Навяжский и тоненьким голосочком пропел:
– "Он вчера в опере был - вот в чем дело".
И все мальчишки хором поддержали его: "Да, да, да, да!"
– Ну так вот что, - сказала Мария Германовна, - здесь у нас школа, а не опера. Прошу всех певцов выйти из класса.
И восемь человек покинули класс.
Следующие уроки у нас проходили, как драматические спектакли: мы отвечали на вопросы, и никто не пел.
ОТЕЦ МОЕГО ДРУГА
Папы и мамы были в школе не редкими гостями.