Моя сто девяностая школа (рассказы)
Шрифт:
ключ, но никак не могла попасть им в скважину. Ей помог Штейдинг, и мы все тихо пошли по лестнице в класс.
Впереди шли жених Федорчук, Мона Лиза и заведующий школой. За ними Елизавета Петровна, а за ней мы. Мы шли четко, в ногу, как в строю.
Шутка ли! Участник боев с генералом Врангелем, буденовец и вдобавок жених нашей нянечки!
Это был исключительный урок. Товарищ Федорчук, поскрипывая кирзовыми сапогами, ходил большими армейскими шагами по классу и говорил про Сиваш, про плоты и пулеметы, про ветер, который валил с ног и
Александр Августович говорил свое "правильно".
Нянечка Лизавета слушала как завороженная и сияла так, что в классе было светло, как в зале на торжественном вечере.
А мы... Что говорить о нас? Это был чудесный урок!
Прошло сорок четыре года. В мае 1965 года на праздновании двадцатилетия Победы над фашистской Германией я встретился с маршалом Буденным. Мы много говорили о Южном фронте, на котором мы часто виделись, и вдруг я вспомнил эту школьную историю с Федорчуком и рассказал о ней Семену Михайловичу. Фамилию, пожалуй, не помню, - сказал он, пряча в усы улыбку, - но одно могу сказать - из бойцов Конармии могли выйти замечательные преподаватели истории.
"ЗОЛОТЫЕ ВОРОТА"
Золотые ворота!
Проходите, господа.
Глянь на небо, птички летят, Колокольчики звенят.
И двое, стоящие в паре - мальчик и девочка - в конце выстроившейся колонны, бегут и пытаются соединиться, взявшись за руки, а сорвавшийся из первого ряда колонны декламировавший стихи игрок бежит, чтобы "запятнать" кого-либо из этой пары до того, как они соединятся. Таковы правила игры.
Я стоял в паре с Ирой Дружининой. А Шурка Навяжский нас ловил. Но это ему не удавалось. Мы пробегали метров пятьдесят и хватались за руки. И так было всю игру. Мы бегали раз десять, нас ловили и не могли поймать, а мы хватались за руки и, довольные, запыхавшиеся, возвращались в колонну.
– Их и не разлучить, - сказал Толя Цыкин.
И нас кто-то даже прозвал "неразлучниками".
Ира была, по мнению всех, очень красивая девочка.
У нее были голубовато-серые глаза, удивительно красивые соломенные волосы, она была хорошо сложена и умела кокетливо улыбаться. Но на меня это не действовало. Я относился к ней, как ко всем другим. Однако "Золотые ворота" почему-то нас сблизили, я явно пересмотрел свое отношение к ней. Я стал чаще подходить к ней, разговаривать с ней, несколько раз провожал ее домой и даже нес ее сумку.
Это вызвало разговоры. Леля Ершова сказала Насте Федоровой, что у Полякова с Дружининой роман. И новость быстро разнеслась по классу. Но романа никакого не было и в помине. Хотя что-то все-таки было. Хотя я уверен, что ничего не было. Но я почему-то начал смущаться при встречах с Ирой, а она часто отводила глаза в сторону.
И вот Иринина мама Елизавета Петровна позвонила по телефону моей маме и пригласила меня с мамой на день рождения Иры.
– Я не пойду, - сказал я.
– То есть как это ты не пойдешь? День рождения твоей соученицы, нас пригласили, и мы не пойдем? Это неприлично.
Мама
– Вручишь их имениннице.
– Ничего я вручать не буду. Ты покупала, ты и вручай.
– Это твоя подруга, и ты должен ее поздравить.
– Ёот я поздравлю, а ты отдашь цветы.
Мы оделись и пошли в гости. Впереди шла мама с букетом, завернутым в бумагу, а я независимо шел сзади, держа руки в карманах, поскольку мне никто не делал замечаний.
У Иры уже были Таня Чиркина, Элла Бухштаб, Шура Навяжский, Лида Соловьева, брат Иры - Андрей. Конечно, были ее родители Елизавета Петровна и Геннадий Капитонович, в пенсне, со своей красивой бородкой.
В украшенном гирляндами из дубовых листьев кресле восседала Ира в новом голубом платье.
Моя мама вошла первой в комнату и сказала:
– Поздравляю тебя, Ирочка. Володя принес тебе цветы, но стесняется их вручать. Поэтому вручаю их я.
Ира покраснела как пион (она умела краснеть в одну секунду) и опустила глаза. А что сделалось со мной, я даже не могу рассказать. Элла Бухштаб хихикнула на всю комнату, а Таня Чиркина захохотала так, что мне стало плохо.
– Большое спасибо, - сказала Ира и со страхом посмотрела на свою маму.
Я быстро нашел Шуру Навяжского и кинулся к нему.
– Я понимаю, почему ты стесняешься, - шепнул мне Шура, - ты не хочешь афишировать ваши отношения.
– Дурак, - парировал я, - цветы покупала мама, это ее дело, я здесь совершенно ни при чем.
В этот момент вошел опоздавший Юра Чиркин с большим букетом нарциссов.
– Это тебе, - сказал он Ире, шаркнул ножкой и вручил ей цветы.
Ира почему-то не покраснела, взяла нарциссы, понюхала их и пришла в восторг.
– Видел?
– шепнул Шура.
– Принес цветы без всякого стеснения. У него нет никаких причин. А у тебя, значит, есть. Ругайся не ругайся, а ты к ней неравнодушен.
Я понял, что возражать бессмысленно. Но я-то знал, что это чепуха.
На следующее утро, когда я пришел в школу, все смотрели на меня как-то странно, а Ира почему-то со мной не поздоровалась. Или она была убеждена в моих чувствах, или не знаю что.
"Ну и не надо, - подумал я.
– Дружить я с ней не собираюсь, и мне все равно".
И я перестал ее замечать Вернее, стал делать вид, что не замечаю.
Странно одно: что я стал часто думать о ней и злиться, когда ее провожал домой Мара Финкелыптейн.
Потом все вошло в норму, я забыл все, что меня тревожило, и начал вздыхать по Ане Труфановой.
Так я и не знаю, было что-нибудь или нет.
ЛЕДЯНАЯ СИМФОНИЯ
Маленькая деревянная калитка, выходящая на Каменноостровский проспект, никак не предвещала того, что было за ней.
А за ней сияли и скрещивали лучи прожекторы, переливались всеми цветами гирлянды электрических лампочек, похожие на ожерелья волшебниц, сверкал голубыми звездами лед и духовой оркестр играл вальс.