Моя сто девяностая школа (рассказы)
Шрифт:
За ограждающими ледяное поле елочками пили в буфете шипучий лимонад и сотни людей прилаживали коньки. За калиткой располагался каток.
На снегу вокруг оранжевели мандаринные корки.
Я только недавно более или менее научился кататься на коньках и первый раз в жизни пришел на каток.
Да, да, я был не один! Со мной была девочка из нашего класса - Леля Берестовская. Как я отважился ее пригласить - не могу понять до сих пор. Леля считалась в школе неприступной. Она разговаривала только с мальчиками из старших классов, с ними она
А второгодник Рыбашов из десятого класса даже написал ей стих: "Лелечка, Лелечка, люблю тебя вот столечко".
Она всегда хорошо одевалась и умела строить глазки. Кроме того, ее дядя был артистом балета и руководил танцами на балах. На одном доме даже висела вывеска "Школа бальных танцев Берестовского". И эту Лелю я пригласил на каток.
– А у тебя какие коньки?
– спросила она.
– "Снегурочки", - скромно ответил я.
– Детские коньки. Тебе не могли купить "Нурмис"?
– Не могли, - сказал я.
– И эти еле достали. Пойдешь?
– Пойду, - улыбнулась Леля.
И мы пошли. Она была в черной меховой шубке, в голубом вязаном капоре и выглядела лет на шестнадцать, хотя ей еще не было четырнадцати. Наверно, она была хорошенькой, потому что многие мальчики на нее смотрели, а некоторые даже улыбались. На катке было множество взрослых. Леля сказала, что это все влюбленные пары. Взрослые катались взявшись за руки, а были даже такие, которые танцевали вальс.
Мы вышли на лед, и я сразу потерял устойчивость.
Тем не менее я взял Лелю за руку и попытался с ней покружиться. Ноги разъезжались, но я держался за Лелю, которая хорошо каталась и легко вальсировала.
Очень помогал оркестр. Он явно нас поддерживал.
В этот момент, только я начал расходиться (а вернее - разъезжаться), все катающиеся освободили середину катка и встали по сторонам у елочек. Они уступили ледяное поле молодой паре. Он - высокий юноша в меховой курточке, без шапки. Зализанные волосы, чуть пробивающиеся усики. Она сероглазая блондиночка с косичками, в кожаном пальто и в беретике.
– Это Сережа Соболев из десятого класса!
– восторженно сказала Леля. А с ним его девушка из пятьдесят шестой школы. Не мог найти среди своих...
Ничего особенного. Волосы как солома. А он хорош!
Он мне чем-то напоминает Долохова. Ты смотрел, как он держится, какая у него фигура, как он свободно скользит?
– Это от меня ускользнуло, - сказал я, стараясь быть остроумным. Обыкновенный выпускник, самоуверенный и наглый.
Честно-то говоря, мне самому нравилось, как Соболев фигуряет на коньках, и я завидовал его красоте, смелости, успеху у девушек, и именно это мне было противно. Леля уже не смотрела на меня, ее явно раздражало мое катанье, она все время старалась попасть на глаза Соболеву и развратно ему улыбалась, всячески выставляя на вид свою мушку над губой.
Я терпел, но не выдержал.
– С кем ты пошла на каток? Со мной или с Соболевым?
–
– Я пошла с тобой, но лучше бы я пошла с кемнибудь постарше, - ответила она.
– Терпеть не могу недоростков.
Это я - недоросток. Так я понял, во всяком случае.
– А я не люблю старух, - сказал я, обидевшись.
– Это кто же старуха?
– Есть такие.
– Где?
– Поблизости.
– Ты что, ревнуешь?
– спросила Леля.
– Кого?!
– Меня.
– Тебя? Ха-ха! Я не Отелло, и ты, между прочим, не Дездемона.
– Мы уже знали об этой трагедии в пятом классе.
– Тогда катайся один, - сказала Леля, сделала пируэт на одной ноге и уехала туда, где толпились еще не вышедшие на лед.
Там ее пригласил какой-то долговязый студент в шапке с ушами, и она закружилась с ним в вальсе.
А я подумал о том, как нескладно устроено все на свете. Почему одни красивые и взрослые и имеют успех у девочек, а другим - ничего.
И когда Лелька со своим новым кавалером, держась за руки, проезжали мимо меня, я громко сказал:
– Дура!
И отвернулся, сделав вид, что это не я.
"МАСКАРАД"
Это был культпоход. Всем классом мы пошли в Александрийский театр на "Маскарад" Лермонтова.
Так называлась пьеса.
Весь театр был красный в золоте. Красной была обивка кресел и барьеров лож. Золотом сияли спинки кресел, орнаменты на ложах и ярусах. Всюду горели свечи в золотых бра, и весь театр сиял и сверкал. А если добавить черные костюмы мужчин и разноцветные платья женщин в партере и в ложах бенуара, мерцание серег, колец, браслетов и блеск начищенных туфель, можно представить, что это было за зрелище!
Мы сидели в ложе второго яруса, как в лодке. Почему "как в лодке"? Потому что нас качало от этого обилия света, от мелькания драгоценных камней, от шелеста разговоров в зрительном зале. На сцене - любимые артисты Ленинграда - Юрьев, Вертинская, Тимме.
Я не буду вам рассказывать содержание. Вы, наверно, проходили "Маскарад" в седьмом классе и, конечно, помните, как господин Арбенин положил яд в мороженое своей жене Нине Арбениной. Сделал он это из ревности, и Нина Арбенина умерла, а он рыдал, и весь зал переживал это происшествие.
– Мне теперь почему-то совсем не хочется есть мороженое, а до этого "Маскарада" я могла за раз съесть четыре порции, - сказала Ира Дружинина.
– А вообщето я могла бы и пять...
– А я десять, - сказала Тая Герасимова.
– А я и сейчас могу съесть двенадцать, - заявил Финкельштейн.
– Значит, ты толстокожий человек, - заметила Таня Чиркина, - тебя ничем не проймешь.
– Я вообще не верю в эту ревность, - сказал Финкелыытейн.
– Отчего люди ревнуют? Оттого, что думают, что жена им изменяет. А если бы я думал, что моя жена мне изменяет, сказал бы ей сразу "ауфидерзейн!" - и ушел бы на все четыре стороны. Пусть делает все, что угодно, она мне не нужна.