Моя сумма рерум
Шрифт:
На какой-то миг в его глазах промелькнул живой интерес:
— Ты хочешь сказать, что существование каждой личной вселенной невозможно без единого взаимодействия с другими вселенными?
Я случайно опустил глаза на скопище игрушечных машинок и суетящихся человечков, и чуть не поседел. Ладони вмиг вспотели и опасно заскользили по металлу.
— Короче, Вань, ты понял, да? Ты понял, что я очень рад, что переехал к вам? И хоть ты меня часто злишь, я бы не хотел от тебя никуда уезжать.
На тёмном уже декабрьском небе были вновь различимы холодные, безразлично взирающие на нашу глупую, суетящуюся борьбу за
— Только не думай, что я с тобой прощаюсь. Это просто, чтоб ты знал, как я к тебе отношусь.
========== Глава 40 ==========
Спускались с крана по дрожащей металлической лесенке внутри круглого узкого ограждения, и шаг за шагом, ступенька за ступенькой я будто передвигался по сумрачному тоннелю скопившихся мыслей, чувств и переживаний. Постепенно адреналиновый подъем сменялся новым приступом страха от осознания того, что могло случиться и ужасом перед тем, что вероятно произошло. В глазах ещё плясало огненное зарево, и я то и дело поднимал голову, чтобы убедиться, что Дятел спускается за мной. Всё же я был прав, когда говорил Трифонову, что видеть в опасности другого, гораздо страшнее, чем находиться в ней самому. Потому что пока лез на стрелу и карабкался туда-сюда по сетке, я не боялся. Но видеть детские, напуганные глаза Дятла, который ждет от тебя помощи, было невыносимо.
Слушая невнятные выкрики внизу, я отчаянно запрещал себе думать о том, что не все из нас смогли благополучно выбраться из этого тупого приключения, однако как бы я не боялся этих предательски болезненных мыслей, они всё равно проникли внутрь меня и закружили в своём душераздирающем вихре.
Какой смысл в этой жизни вообще, если такие ребята, как Тифон и Ярик просто так, бесследно исчезают? Если у тебя грандиозные планы, если у тебя любовь и друзья, если ты настоящий и живой, как сама жизнь? Для кого она?
Вспомнил Трифонова, смотрящего на закат в поле, и то, как он хотел быть с Зоей, и как мучил себя этим. Как хорошо делал вид, что не чувствует боли, и отчаянно пытался плыть против течения. Как ржали, когда смотались от мужиков и спрятались в клубе. Как метали в сарай лыжные палки. И как он раздетый, дрожащий от холода, стоя с пакетом дерьма в руках, всё равно выглядел победителем. И насмешливую улыбочку, и колючий взгляд, и патологическое желание всем помогать. И дракона.
И Ярика представил в белом костюме, в белой футболке, в белой куртке. Вечно во всем светлом. Надменный такой. Но не по-настоящему. И как бы ему не хотелось стать эгоистичным гадом, всё равно не получалось. Ведь он знал, что поступает по-гадски. Сам признавал. А настоящие гады, этого не знают. И Depeche Mode его вспомнил, и как слушали вместе. И его властного брутального папу. И мягкую, интеллигентную маму. И как Нинка подло кинула его, чтобы посмотреть на схватку льва с тигром. И то, что он решительно, не смотря на вражду, отправился с нами на поиски Зои.
В одну минуту все мысли превратились в такую кашу, что глаза заволокло влажной пленой, и сколько я её не смаргивал, она никак не хотела исчезать, а застрявший в горле ком непроизвольно вырвался каким-то странным сдавленным звуком. Я почувствовал, как трясусь и ничего не мог с этим поделать. Такое отчаяние вдруг нахлынуло, что готов был
А когда вылезли из дымного облака, внизу уже были хорошо различимы люди и машины. Скорые — аж три штуки, спасатели, которые столпились у подножья крана, пожарные, бегающие по площадке и разгоняющие народ, чтобы проехала ещё одна машина, полиция. Суета и движение.
Больше всего я хотел и боялся увидеть Зою. Всё время искал её глазами, и уже почти добрался до земли, когда, наконец, заметил, что один из спасателей несет её на руках к скорой, а Лёха бежит за ними.
Спрыгнул с лестницы, и на меня налетели непонятные люди с вопросами — как мы и что. Я сказал, что всё хорошо, и врачи мне не нужны. Но одна женщина в синей фельдшерской форме, очень ласково стала уговаривать пойти с ней в машину скорой помощи, между делом посветив в глаза фонариком, пощупав пульс, осмотрев содранную сеткой кожу на ладонях. Взяла под локоть, и я пошел за ней.
Но тут, откуда ни возьмись, возникла молодая борзая девка тамблерша и бородатый парень с камерой. Они оттеснили ту женщину и прикопались с тупыми вопросами: Сколько нас было? Зачем мы полезли в этот дом и зачем подожгли его? Знает ли мама о том, чем занимается её сын, и не стыдно ли мне перед ней? Им было очень интересно, делали ли мы селфи или записи оттуда, получили ли какие-нибудь травмы и есть ли погибшие. А стоило услышать, что погибшие есть, начали требовать назвать их имена и странички в соцсетях. К ним присоединился ещё один парнишка — видеоблогер, который только и делал, что описывал незатейливым матом своё потрясение от глобальности пожара, высоты крана и масштабов происшествия.
Я их всех послал, однако Дятел вдруг очень охотно разболтался. Даже нервно моргать перестал и посвежел. Правда, вещал он не совсем то, что им хотелось услышать, но втирал хорошо, как умел. Про своего геройского папу, погибшего при обрушении крыши, и о правилах поведения во время пожара. И ещё что-то про меня. Хотел одернуть его, а потом подумал, пусть болтает, если ему так нравится.
Отошел от них подальше и будто ослеп. После зарева пожара, всё вокруг казалось серо-черным. А перед глазами, куда не посмотри, висело мутное белесое пятно. На душе было примерно так же.
Заглянул в одну машину, потом в другую, направился к третьей машине, но только собрался открыть дверь, как за плечо кто-то схватил. Обернулся — Лёха.
Левая половина его лица от нижнего века и до подбородка была заклеена какими-то повязками, другая совершенно не пострадала.
— Никитос! Как я рад, что хоть ты в норме, — схватил меня за руку, притянул к себе и, с силой обняв, какое-то время так держал. Я прямо физически чувствовал, как вздрагивает его спина, а когда он отстранился, всё же улыбнулся через силу.
Улыбка получилась немного перекошенная.
— Я теперь реально Криворотов, да?
Лёха был в своём репертуаре и, я был ему благодарен, потому что совершенно не знал, куда деваться от нахлынувшего смятения.
— А я теперь реально Горелов.
И мы оба стали так истерично хохотать и корчиться, что со стороны это, вероятно, было похоже на какой-то дурно поставленный комический спектакль. Но у нас всё было по-настоящему, потому что еле сдерживали совсем другие чувства.
Вдруг Лёха резко перестал смеяться.