Моя война
Шрифт:
Я боролся за право самому снимать фильмы. Это была страсть, захватившая меня целиком. Впрочем, так жили и Донской и многие известные мне режиссеры. Кинематограф той поры требовал полной отдачи.
Гоголи и щедрины
Между тем в стране происходили перемены. Не помню, кто именно из новых вождей, кажется Маленков, в одном из своих выступлений бросил сакраментальную фразу: "Нам нужны Гоголи и Салтыковы-Щедрины...". И вот меня вызывает директор студии С. В. Пономаренко.
– Чухрай, вы ж слыхали, что нам теперь нужны гоголи и... как их там?..
– Слыхал. Гоголи и щедрины.
– Так
– Конечно!
– Так вот,- продолжал Пономаренко.- Макивчук, редактор "Перца", написал фельетон. Угадал, горбатый черт, как в воду смотрел... Поезжай к Макивчуку и скажи, что тебе поручили снимать фильм по его фельетону. Договорись с ним и срочно начинай работу. А то ленинградцы уже снимают и казахи тоже. А ты ж знаешь, как у нас: дорога ложка к обеду... Ну, так поезжай и по-партийному, по-молодому приступай.
Я был рад неожиданному предложению.
В то время желание снимать самостоятельно буквально съедало наши, вгиковцев, души. Мы считали, что любая тема нам по плечу. Через полчаса я уже был в редакции "Перца".
Макивчук оказался небольшого роста горбуном.
– Чухрай?.. Что-то я такого режиссера не знаю...- сказал он знакомясь.- Ты, конечно, не читал нашего "Барабульку". Я напечатал его еще в прошлом году... Там очень смешно!.. Позовите Гроху. Хай зайдет! обратился он к секретарю.
Появился Гроха - большой, с мрачным выражением лица, мужчина. Макивчук указал на меня и представил:
– Чухрай... Слыхал ты про такого режиссера? Нет? Я тоже... Будет ставить в кино нашего "Барабульку". У тебя есть экземпляр номера?
– Нет,- ответил Гроха басом.- Один у Мыколы Тарасовича, второй у ЦК, а третий ты приказал отослать на студию к Пономаренку.
– Добре, возьмешь у Пономаренко,- сказал Макивчук мне и продолжал: Очень современный фельетон! Это я тебе говорю без скромности... Там, значит, Барабулька. По специальности он агроном, а работает в министерстве. Вышло постановление - ты ж помнишь?
– всех агрономов послать на село. Барабулька испугался. Жена его, конечно, в слезы: "Не поеду коровам маникюр делать!" Она была маникюрша.- Макивчук рассмеялся смехом недоброго человека и продолжал: - А он стал успокаивать жену. Гроха, что он ей говорил?
– Шо он поговорит с Мыколаем Даниловичем и его не пошлют.
– Ну да,- подтвердил Макивчук.- Сатира на приятельские отношения. Но ты, Чухрай, не бойся, там все как надо.
– Я не боюсь.
– А это напрасно! Ты не опытный, а мы старые журнальные волки... Знаем, что к чему! Гроха, что потом?
– Потом Барабулька пришел на базар. Там колхозники продают кур. Барабулька посмотрел одну, другую и говорит: "Не так кормите птицу". А колхозница отвечает: "Если вы так хорошо все знаете, приезжайте в село и научите нас, темных".
– Вот именно,- перехватил инициативу Макивчук.
– У Барабульки от такого предложения сразу подскочило давление. Хи, хи, хи! Жена говорит: "Надо есть алоэ". А у них на окне росло как раз алоэ...
– В горшке,- продолжал Гроха.- Барабулька схватил горшок с алоэ и стал есть прямо с горшка...
– Зритель умрет со смеху!
– дополнил Макивчук.- Ну, дальше
Возвращаюсь на студию, получаю журнал с рассказом о Барабульке, передаю Семену Васильевичу требования Макивчука.
– Горбатый черт!
– возмутился хромой Пономаренко.- Где у него партийная совесть! Ему мало тридцать тысяч! Сейчас я ему...- Он решительно хватает трубку телефона и набирает номер.- Макивчук?.. Да знаю,- начинает он на высоких тонах.- Сказал. Он сейчас сидит у меня... Что?.. Ты ж руководитель журнала, я тоже ру... Что?.. Знаю, что вас двое, но сценарий-то один... Что?.. Та не кричи, слушай, слушай. Это же незаконно! Вам тридцать тысяч, ему триста пятьдесят... Та не кричи, не кричи. Не тысяч, рублей! Что?..- Долгая пауза. Слушает и уже примирительным тоном: Ну, добрэ, добрэ! Плачу тридцать пять. Да, на двоих...- Опять долгая пауза. Слушает.- Не кричи. Нет, не грабеж. Ты руководитель и я руково...- Опять долгая пауза.- Добрэ, за актуальность даю сорок тысяч... Чухрай? Я же уже сказал ему... Да, что работа срочная...- Подмаргивает мне, как соучастнику.- Понимаю... Да, здоровье прежде всего! Нет, я - в Гурзуф... Нет, у жены печенка. Она в Железноводск... А твоя дружина с тобой? Нет?.. Я же сказал: сорок тысяч... Ну, как говорится, с богом!.. Бывай!
Кладет трубку, вытирает тыльной стороной ладони пот со лба и говорит мне, ища сочувствие:
– Дипломатия!
Я начинаю работать.
Работа не клеится. Предлагаю авторам варианты, чтобы не было пошло,не соглашаются. Ругаю себя за то, что согласился. Думаю, как отказаться. А тут звонит секретарь студии. Просит зайти к директору. Думаю: "Будет скандал. Но лучше сейчас скандал, чем снять плохой фильм. Откажусь!"
Захожу в кабинет.
– Слушай, Чухрай! Ты ж молодой человек, зачем тебе портить свою биографию?
– говорит с ходу Пономаренко.
– А что такое?
– Ленинградцев уже раскритиковали, казахов наказали за клевету. Нам с тобой только этого не хватало!
"Повезло",- радуюсь я, но на всякий случай спрашиваю.
– Так что? Нам уже не нужны гоголи-щедрины?
– Выходит, что не нужны. И правильно! Жили без них до сих пор, проживем и дальше...
У меня как гора с плеч свалилась. Так у меня всегда: сам ли я ввяжусь в историю или попаду не по своей вине, провидение спасает меня. И во время войны, и в мирное время, когда, казалось бы, нет выхода, судьба словно сама предлагает выход.
После этого я чуть не поставил экранизацию по нашумевшей в Киеве сатирической пьесе драматурга Василия Минько.
Пьеса была удачная и злая. Мне она нравилась. Нас, драматурга и меня, вызвали в ЦК КПУ и благословили на постановку. На радостях мы спустились в буфет, чтобы отметить удачу. В буфете ничего не оказалось, кроме шампанского и коньяка. Пили шампанское, закусывали коньяком, угощали каких-то незнакомых людей, собравшихся вокруг нас. Потом помню все, что было, кусками.
Мы на квартире у Минько. Он достает из холодильника (холодильник тогда был большой редкостью) бутылку водки. Рядом стоит жена Василя, она плачет...