Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938
Шрифт:
Когда Эмма пришла ко мне в «Националь» сразу после приезда из Петрограда в Москву, ее воодушевление, с которым она приехала в государство рабочих и крестьян, в основном уже остыло. В Петрограде она узнала о репрессиях, которым подвергались русские анархисты и другие инакомыслящие, о работе ЧК, о всепроникающей партийной бюрократии. И хотя она испытала потрясение и негодование, она еще не потеряла веру в тех, кого она считала настоящими вождями революции. Она все еще горела желанием работать на благо революции, даже когда сама выражала несогласие с тем, что считала перегибами. Она уже побывала у Луначарского и Коллонтай к тому времени, когда пришла повидаться со мной, и была убеждена, что оба они видели эти перегибы, но считали неразумным выражать
Я попыталась заговорить о том, что многое трагически неизбежно в революции, происшедшей в отсталой стране, хотела развеять ее сомнения, но еще более – изгнать свои собственные. Я говорила, что внешние условия, сама жизнь, нежели теория, диктовали курс революции… Я понимала, насколько недостаточными, вероятно, кажутся ей мои объяснения. Она жаждала поговорить с Лениным, и я пообещала организовать для нее и Саши Беркмана беседу с ним.
Обычно я терпеть не могла, когда меня просили представить кого-то Ленину, но на этот раз я была искренне рада сделать это. Я написала ему записку, приложив к ней брошюру, которую мне дал Рид, и вскоре получила ответ.
«Дорогой товарищ, – писал он, – я прочитал брошюру с огромным интересом (слово «огромный» он подчеркнул три раза). Не могли бы вы договориться с Э. Г. и А. Б. о встрече и привести их ко мне на следующей неделе? Я пришлю за вами машину».
Когда мы приехали в Кремль и прошли через множество охраняемых дверей в кабинет Ленина, он, как обычно, начал засыпать своих посетителей градом вопросов сразу после приветствия. Как будто он пытался извлечь из них самые последние крупицы информации о жизни в Соединенных Штатах. Как и всегда, он жаждал получить оценку революционных настроений в рабочем движении за рубежом и выразил озабоченность тем, что двое таких ценных работников оторваны от своих дел в Америке в такое критическое время.
Эмма и Саша слушали и отвечали на вопросы тепло и с уважением, выразив свое желание работать в революционной России. Они надеялись, что Ленин предложит им какую-нибудь работу, которую они смогли бы выполнять. Среди прочей деятельности они думали о возможности основать в России движение и журнал под названием «Друзья американской свободы» точно так же, как более двух десятков лет в Соединенных Штатах существовало общество «Друзья русской свободы». Одобрит ли он такую попытку? По почти неуловимому изменению выражения лица Ленина я поняла, какой будет ответ. Но, как и всегда, он не высказал его прямо.
Прежде чем уйти, Саша Беркман не смог удержаться от того, чтобы не заговорить об анархистах в советских тюрьмах.
Ленин отрицал, что какие-либо анархисты попадали в тюрьму за свои взгляды, настаивая на том, что Советы подвергают репрессиям только бандитов и сторонников Махно. Он посоветовал своим гостям найти себе какую-нибудь полезную работу при революционной власти. Он передаст их предложение на рассмотрение Центрального комитета партии и пришлет ответ через меня.
Когда я сказала Эмме и Саше, что решение по их проекту отрицательное, они не выразили ни возмущения, ни разочарования. Это было бы лишь одной из сфер их деятельности – было так много других вещей, которыми они могли заниматься. Я понимала, что их последнее поручение не могло удовлетворить их: они должны были наблюдать за реконструкцией некоторых экспроприированных особняков в Петрограде и переделкой их в дома отдыха для рабочих. И хотя такая деятельность так отличалась от того, на что они рассчитывали и надеялись, они взялись за нее с чрезвычайным рвением. Они были счастливы сделать любой вклад в строительство Родины рабочих.
Так как оба они по натуре были людьми активными и приехали из такой
Здесь я хотела бы упомянуть о случаях, когда они проявили свое мужество и благородство, которые повысили их авторитет в моих глазах.
Когда они приехали в Москву, я попросила их быть моими гостями и потому что было трудно найти место для ночлега, и потому что со мной они были бы защищены от слежки со стороны ЧК. Но они отказались от моего предложения. Обычно они приезжали в Москву к своим друзьям, которые не были большевиками, чтобы облегчить участь или защищать в суде дело своих товарищей-анархистов, которых преследовали и арестовывали власти. Некоторые из них начинали в тюрьме голодовки протеста, и их положение было отчаянным. Я видела, какими подавленными становились Эмма и Саша, когда они видели, что в республике рабочих и крестьян происходят такие гонения. И все же после моей первой беседы с Эммой в Москве они никогда не жаловались мне, потому что чувствовали, какая для меня была пытка слушать эти истории и не иметь возможности отречься от таких действий партии, членом которой я была. Только в одном или двух случаях, когда только я одна могла помочь, они все же пришли ко мне за поддержкой.
Спустя годы я часто встречала Александра Беркмана во время его временного пребывания во Франции, а его последнее письмо дошло до меня, когда его уже не было в живых. Тем его друзьям, которые так больше и не увидели его после отъезда из Соединенных Штатов, я хотела бы передать то впечатление, которое он произвел на меня как в России, так и позднее в ссылке. Ни впечатления, полученные им в России, ни горечь его жизни в эмиграции ни на миг не поколебали его мужества и безграничной преданности своему идеалу. Вероятно, невозможность служить, как он хотел – и к чему был пригоден, – стране, которая олицетворяла его надежды, и была косвенной причиной его добровольной и безвременной кончины. Его смерть была так же смела, как и его жизнь.
Незадолго до приезда делегации из Великобритании, о котором давно было объявлено, я получила записку от Чичерина, в которой сообщалось, что меня назначили ответственной за подготовку к встрече британской рабочей делегации в Петрограде. Меня просили зайти к нему в офис, чтобы обсудить с ним эти вопросы. Когда я пришла, я обнаружила, что там уже находится Радек. Обсуждался продовольственный вопрос, и Радек только что доказал «абсолютную необходимость» создать нашим гостям необычайно привилегированные условия и снабжать их также винами и напитками, которые в то время в России были запрещены. Против этого я выразила горячий протест:
– Почему мы должны делать исключение для наших английских товарищей? Разве они не могут несколько недель пожить так, как наш народ живет годами? Что нам скрывать? Почему они не должны видеть, что означает в России бороться за свободу? Предложение Радека насчет вин и напитков унизительно. Нам не нужно подкупать этих людей; они приезжают сюда не навсегда. Мы должны предложить им чистое и удобное место для жилья и возможность увидеть и услышать все, что они захотят!
Я сразу же уехала в Петроград и с помощью нескольких женщин приготовила апартаменты в Нарышкинском дворце, ранее принадлежавшем русской княгине.