Моя жизнь
Шрифт:
— Я хочу сейчас же забрать Робертино.
Однако, пока я добиралась до Парижа, Робертино исчез. Отец спрятал его. Три дня я не знала, где он. Наконец я получила разрешение взять сына. Бедный восьмилетний малыш плакал:
— Папа сказал, что ты украла Изабеллу и Ингрид, украла.
— Пусть он называет это воровством, — сказала я. — Но теперь моя очередь быть с вами.
— Да, — проговорил он. — Только, мама, почему же ты не украла и меня?
«8 июня 1959 года.
Моя милая Лиана, представь себе, Роберто готов испортить нам с детьми все лето. Я просила его об июле, а он предлагает август и сентябрь, хотя я объяснила ему, что шведское лето — это только июль.
Наш адвокат смог объяснить это только тем, что Роберто пошел к судье и долго рыдал у него на плече, рассказывая, как он любит своих детей. Я ужасно разозлилась и хочу что-нибудь предпринять, несмотря на то что времени в обрез. Адвокат говорит, что у меня нет никаких шансов изменить решение суда, но мне все равно. Приеду в Рим сама и скажу судье, что я об этом думаю. И никто меня не остановит. В отеле мне не хотелось бы останавливаться из-за репортеров. Может быть, ты приютишь меня на одну ночь? Подойдет любое кресло. Или подскажи, где я могу спрятаться. Все должно остаться в глубокой тайне. О моем решении поехать в Рим знают только адвокат и Ларс, поэтому я обращаюсь к тебе со всеми своими неурядицами. Ведь ты один из самых преданных моих друзей.
С любовью, Ингрид».
На следующее лето, в июне 1960 года, я привезла детей на остров Ларса. Будь у Роберто возможность, он ни за что не разрешил бы устроить эту поездку. Спать в деревянном доме? Это же так опасно! Деревянные дома легко загораются! Правда, кто-то ему сообщил, что в Швеции все живут в деревянных домах.
Елена тоже приехала. Все время шли дожди, но дети не обращали на них никакого внимания. Они облазили весь остров, катались на лодках и плавали в бухтах. В Италии, если идет дождь, все сидят дома, шведы не могут себе этого позволить, иначе весь год могут просидеть за закрытыми дверями. Поэтому мы купили детям непромокаемые брюки, куртки с капюшонами, и они, пожалуй, никогда в жизни не были так довольны покупками. Но Елена просто заболевала от всего этого, ведь в ее представлении лето должно быть долгое, жаркое, с бесконечным лежанием на пляже.
— Бедные дети! — кричала она. — В такой воде окоченеть можно!
Я повела их в сауну Ларса; немного попарила в сухом жару, а потом послала сразу в холодную воду. Они визжали от удовольствия, а Елена была уверена, что видит дьявольский шабаш. Как можно рисковать жизнями детей, окуная их в такую воду?
— Но ведь они наполовину шведы, поэтому чем быстрее привыкнут, тем лучше, — отвечала я.
Мы, конечно же, плавали без купальных костюмов — вокруг на милю не было ни души. Это тоже приводило Елену в ужас.
— Подождите, вот узнает синьор Росселлини, что синьор Шмидт плавает совершенно голый! — пугала она меня.
— Елена, — отвечала я, — если вы не расскажете об этом синьору Росселлини, он никогда ничего не узнает.
Она любила нас всех с истинно итальянскими нежностью и преданностью. Даже «синьора Шмидта». Но все восставало в ней против купания нагишом в холодном шведском море. Она не могла поверить, что все шведы купаются голыми. Она твердо знала, что в Италии даже годовалому ребенку на пляже надевают купальник.
Трудностей из-за детей становилось все больше и больше. Они приехали к нам из Италии, напичканные разговорами о том, что мы — протестанты, а они — католики. Их убедили, что молиться вместе с их протестантской мамой — страшный грех. Обычно я читаю короткую шведскую молитву, и однажды они отказались повторять ее вслед за мной.
— В чем дело, почему вы не молитесь со мною? — спросила
— Папа говорит, что ты язычница.
— Я не язычница. Ведь бог у всех один, а молиться ему можно по-разному. Но вы можете не молиться со мною, до тех пор пока сами не захотите. Я буду молиться одна.
Я начала читать молитву, и вскоре к моему голосу присоединился один еле слышный голосок, а потом и другой.
Религия всегда доставляла мне беспокойство. Если во время телеинтервью у меня спрашивают: «Существует ли вопрос, который вы не хотели бы сейчас услышать?», я всегда отвечаю: «Не спрашивайте меня о религии».
Однажды меня поймал на этом Дэвид Фрост. Он расспрашивал меня о Глэдис Эйлуорд. Я рассказала, как приехала на Тайвань повидать ее, как узнала, что она умерла десятью днями раньше, как ее друзья предложили мне: «Ее еще не похоронили. Может быть, вы хотите на нее взглянуть?» — «О нет, только не через десять дней после ее смерти!» — «Но она прекрасно выглядит», — говорили мне. Однако, так и не встретившись с живой Глэдис, у меня не было никакого желания видеть ее мертвой. «Нет, — сказала я. — Благодарю вас. Сейчас я не хочу ее видеть». И тут Дэвид Фрост очень спокойно произнес: «Вы очень религиозны, мисс Бергман, не так ли?» Я сидела и, совершенно ошарашенная, размышляла: «Что же мне сказать? Что?»
Ларс и Пиа следили за передачей по монитору в продюсерском отсеке.
— Теперь наблюдайте за мамой, — сказала Пиа со смехом, — ей так и хочется сказать: «И да, и нет».
После долгого колебания я ответила наконец: «Более или менее».
Пиа покатилась со смеху.
В юности я всегда молилась. Каждый вечер вставала на колени и читала молитвы. Очень часто, как я уже говорила, ездила на кладбище, где были похоронены мои отец и мать.
Я часто ходила в церковь. Перед премьерами я, как правило, шла в какой-нибудь из католических соборов, потому что они всегда открыты. А лютеранские церкви всегда закрыты. В католических церквах все сидят, я тоже садилась, зажигала свечку и молилась, чтобы все прошло хорошо.
По мере того как разрастались наши распри с Роберто, я все больше задумывалась, что же мы делаем с детьми. При каждом телефонном звонке они вскакивали с криком:
— Адвокат! Это адвокат!
Я поняла, что так мы можем зайти далеко: дети находятся в постоянном страхе. Ведь их родители постоянно воюют между собой.
Я пыталась рассеять их неуверенность.
— Скажите мне, — спросила я как-то, — что вам больше по душе: остаться здесь, в Жуазели, или вернуться к отцу в Италию? Смотрите, я приготовила бумажки со словами «да» и «нет . Я не буду за вами наблюдать. Вы положите эти бумажки в шапку, а потом вытащите, и я никогда не узнаю, кто из вас что выбрал. Мы проведем голосование и выберем тот вариант, который желает большинство.
Но они отказались.
Ларс, конечно, переживал. Он предоставил нам прекрасный дом в Жуазели, а я слышала, как дети шептались: «Ты ведь не хочешь поцеловать его? Ты ведь не будешь играть с ним?»
Мы с Роберто обменивались письмами, но обстановка от этого не прояснялась.
Роберто писал:
«Мы оба хотим счастья детям, но ты знаешь, что они не могут быть счастливы с человеком, которого практически не знают. Постарайся больше не делать ошибок, нужно быть предельно осторожной. Ты всегда делаешь ошибки. В прошлом году дети совершали долгие поездки в школу и часто болели. Когда же они здесь, со мною, и не видят этого чужеземца [Ларса. — И.Б. ], им гораздо лучше, они чувствуют себя гораздо спокойнее. В начале нашего судебного процесса я был готов к тому чтобы ты видела детей как можно чаще, но теперь ты сама все затрудняешь».