Моя жизнь
Шрифт:
31 января 1943 года:
«...я оставляю Рочестер в воскресенье вечером. По заказу Военно-информационного ведомства буду занята в документальном фильме «Шведы в Америке»».
Позднее:
«О Рут. Все великолепно! Только что мне позвонил Дан и сказал, что Гари подписал контракт. Я получила эту роль! Сейчас могу только писать: «Моя! «Саратога» моя!» Вот теперь я действительно чувствую себя прекрасно. Петер просто с ума сходит, видя, что я опять тебе пишу. Он говорит, что у меня масса дел перед отъездом. И он, конечно, прав. Поэтому оставляю тебя, чтобы заняться делами. Очень люблю тебя и счастлива, что мы добились своего. Помнишь, как мы давным-давно читали этот роман в горах?»
Джо Стил, новый шеф рекламного отдела у Дэвида Селзника, встретил Ингрид на перроне вокзала Миннесоты перед началом
Джо был благородным, старомодным американцем. В нем не было ничего от типичного голливудского представителя рекламы. Он должен был заботиться об Инрид, но он вовсе не представлял, кто и что его ожидает. Первое, что потрясло его, были ее размеры — пять футов девять дюймов крепкой крестьянской фигуры. Второй неожиданностью было появление рядом с ней приятной темнокожей служанки и хорошенькой белокурой девочки лет четырех, такой же разговорчивой и спокойной, как ее мать. Несмотря на долгий опыт общения с кинозвездами, Джо Стил совершенно не был готов встретить столь оригинальное существо, как Ингрид. Ее способность переносить неудобства, холод, использовать снежный сугроб как игровую площадку, где она веселилась вместе с Пиа, изумляла его. Его поражала и ее работоспособность. Когда бы он ни просил ее позировать для рекламы, она всегда делала это с присущим ей обаянием. А когда она встречалась со старыми шведками в их домах, то по щекам ее текли настоящие слезы. Более всего его сбивало с толку полное отсутствие в ней сознания собственной значительности. Кинозвезды ведут себя иначе, когда из-за заносов приходится сидеть без еды в холодном поезде, а впереди ждет дорога в 2000 миль. На остановках Ингрид первая мчалась покупать сандвичи, пока Джо пытался раздобыть какие-нибудь напитки. Нагруженные, они прыгали в трогавшийся поезд и, задыхаясь, падали в свои кресла.
в одной из своих первых статей, опубликованной в журнале по кино, Джо писал: «Иногда мне кажется, что она самая красивая женщина из всех увиденных мною. Если то, о чем я рассказываю вам, не красота, то в прожитых мною сорока с лишним годах не было никакого смысла и я ничему не научился». Глубокая и прочная дружба, постепенно складывавшаяся между ними, связала Джо и Ингрид на долгие годы.
Поездки по Америке с целью сбора средств для фронта, выступления в концертах на Аляске были, как я теперь понимаю, формой моих «побегов» в те годы.
Не кто иной, как Петер сказал: «Ты должна сделать что-нибудь в помощь фронту. Нам ведь повезло: Швеция не оккупирована, а мы далеко от войны». Я согласилась. Сам Петер работал в госпитале, а я только и делала, что снималась в кино. Итак, я ездила по Америке, читая стихи, рассказы, произнося речи. Правда, Петер решил, что этого недостаточно, и я, конечно же, опять с ним согласилась.
Я считала, что мне нужно постараться как-то развлечь солдат, хотя это было для меня довольно сложно, я ведь слыла актрисой, а не звездой кабаре. Я предложила свои услуги Военно-информационному ведомству и подписала с ним контракт. Там меня спросили: «Не хотите побывать на Аляске? Туда, правда, ехать никто не желает. Все предпочитают острова Тихого океана». Я подумала, что на островах полно змей, насекомых, а я их терпеть не могу, и решительно ответила: «Я поеду на Аляску». Но я совершенно не представляла, с чем буду выступать. Рут подсказала: «Мы инсценируем новеллу О’Генри, нарядим тебя в шведское платье, и ты будешь танцевать народный танец». Неоценимую помощь оказала, конечно, шестилетняя Пиа. Она сказала:
— Мамочка, ты так хорошо рассказываешь. Расскажи им те истории, что рассказываешь мне. А потом станцуй что-нибудь, спой.
— Но, Пиа, милая, я не умею ни петь, ни танцевать, — взмолилась я.
— Нет, мамочка, умеешь. Если ты делаешь это для меня, значит, сможешь сделать и для них. И вот что еще я тебе посоветую: возьми игрушки, которые я тебе отберу, и дай их солдатам, пусть они поиграют.
Именно с ее предложения я и начинала свой номер. Я сообщала солдатам, что моя маленькая дочка прислала им игрушки, и это их очень веселило.
в нашей «труппе»,
Письмо Ингрид, адресованное Рут и датированное 28 декабря 1943 года, было озаглавлено: «Похороненная где-то в снегах Аляски».
«Поскольку по утрам я встаю рано, у тебя есть возможность послушать меня, пока остальные не проснулись. Мы — в пустыне, в снежной пустыне. Делаем по два рейса в день. Утром вылетаем, приземляемся и даем одно выступление до обеда, беседуем, подписываем автографы, позируем перед фотоаппаратами наших зрителей. Потом едем в другое место и вечером даем еще два концерта. Я страшно охрипла и подумываю о том, чтобы на всякий случай подготовить танцевальный номер...
Первые три дня мы провели в Анхоридже. Это огромное место. Нас все время окружали здешние парни — и в перерыве между концертами, и после них. Поверишь ли ты, если я расскажу тебе, как отплясывала с парнем из голливудского Палладиума джиттербаг посередине клуба, а вокруг глазели на нас пятьсот ребят? Потом я танцевала шведский народный танец с норвежским парнем. Солдаты были очень довольны этим вечером, они говорили, что мы первые, кто предпочитает их общество компании генералов. Мы побывали еще в двух госпиталях.
Собой заняться некогда. Пока завтракаю, успеваю подписать тысяч пять фотографий (обед и ужин проходят уже в другом месте и, значит, в другом окружении) . Один из ребят сказал: «Когда видишь такую женщину, как вы, опять хочется жить...»
То, что мы здесь, порой кажется нереальным. Особенно когда, просыпаясь утром в кромешной тьме, мы тащимся по колено в снегу к нашему самолету, а потом летим над этим диким белым миром.
29 декабря. В настоящий момент мы играем в ангаре, и я даже не могу сказать, сколько ребят собралось здесь. Мы сидим в санитарной машине, сценой стал грузовик. Очень холодно, у меня ужасный насморк, и чувствую я себя отвратительно. Мы слишком быстро меняем место. Думаю, надо бы остановиться и денек передохнуть. Конечно, все это довольно весело, но у каждого есть свой предел сил, а в этом ангаре стоит страшный шум. Ребята окружают артиста плотным кольцом, поэтому акустика очень плохая. Во время первого концерта я готова была расплакаться; стоял такой шум, что я не могла произнести ни слова. Мы живем неплохо, но внутри помещения такая ужасающая духота, что находишься на грани обморока. А когда выходишь наружу, дыхание перехватывает от холода».
«Мы танцевали с солдатами, ели и пили с ними за одним столом, посещали госпитали, и я, конечно, простудилась. Везде была страшная духота, я открывала двери, выходила на снег со словами: «Умираю от этой жары». Я и действительно чуть не умерла, схватив воспаление легких. Так что Новый год мне пришлось встречать совсем не так, как предполагала, а в военном лазарете.
Мы летаем на маленьких самолетах — только пилот и один летчик сзади. Внизу не видно ничего, кроме снега. Мы все время спрашиваем: «Что это там, внизу?» И оказывается, что в нескольких домах размещены сотни две солдат, изнывающих от безделья. Они месяцами никого не видят. Война здесь не чувствуется, над Аляской не пролетела ни одна пуля. Когда к ним спускались эти маленькие самолеты, они были счастливы».
Война шла своим чередом, и своим чередом шла жизнь в Голливуде. Ингрид начала сниматься в «Саратогской железнодорожной ветке» с Гари Купером. Ее Клео Дюлейн скользила по фильму в высоко взбитом черном парике, в атласной нижней юбке с пышным турнюром, плотно обтягивающей бедра, с ярко накрашенными губами. Как отличалась эта женщина от коротко остриженной Марии, маленькой горной козочки из фильма «По ком звонит колокол».
Я играла эту гнусную тварь — испорченную до мозга костей, эгоистку, постоянно взвинченную, вечно орущую. Перед началом съемок я от многих слышала: «Это совершенно не ваша роль». Но я пропускала эти слова мимо ушей, потому что точно знала, что хочу сделать. Я стала нью-орлеанской стервой, а это было для меня совершенно внове.