Моя жизнь
Шрифт:
Но тут он достал весы и заставил меня взвеситься. Силой, и, конечно же, сразу стало ясно, что я поправляюсь. Я была ужасно обижена всей этой процедурой. Это было так унизительно.
Вот так и набирались постепенно все эти мелочи, пока мы пять лет жили вместе в Голливуде.
...Я очень любила наш дом. Мы выбирали его вместе с мужем. У нас была наша дочка, была собака, у меня был маленький автомобиль. Тем не менее мне казалось, что этого недостаточно. Я находилась в постоянной готовности куда-нибудь поехать. Рут показала мне письмо, которое я послала ей однажды. «Прощай, свобода», — писала я.
Петер знал, что деньги достаются тяжелым трудом. Иметь деньги вовсе не значило с легкостью их тратить. Я понимала эту философию. И я
Однажды утром я, едучи за покупками, пересекла одну из тех белых полосок на перекрестке, около которых нужно было остановиться. Я поехала дальше и вскоре увидела поджидавшую меня полицейскую машину. Я остановилась, подошел полицейский. Узнав меня, он сказал: «А-а, мисс Бергман? Удивлен, что вы так сделали. Вам надо было остановиться». «Извините», — ответила я. Он вытащил свою книжку и сказал: «Боюсь, что вам это будет стоить пять долларов, мисс Бергман». Пиа, услышав это, широко раскрыла глаза и начала всхлипывать: «Бууу-ууу, бедная мама, что же нам делать? Это ужасно, у моей мамы нет пяти долларов. Что же скажет папа? Буу-ууу, у мамы нет пяти долларов». Да, теперь я точно знала, что мы убедили Пиа в ценности денег. Полицейский наклонился к машине, посмотрел мне прямо в глаза. «Мисс Бергман, — мягко сказал он. — Вам надо было сказать мне, что у вас нет пяти долларов». Его действительно очень растрогала эта сцена.
Деньги действительно постоянно служили камнем преткновения между мной и Петером. Много лет спустя один из моих друзей открыл мне причину страха Петера за мою фигуру: если я растолстею, то никто не захочет меня снимать, и тогда моя актерская карьера закончится вместе с моим заработком. Петер вкладывал наши деньги в пенсионную страховку. Я могла брать деньги на расходы лишь в редких случаях. Однажды я это сделала, когда встретила в Нью-Йорке Джо Стила, занимавшегося на студии рекламой. Джо чувствовал мою скованность и несвободу в решении дел. «Как насчет интервью?» — спрашивал он. «Подожди минуту, я позвоню Петеру», — отвечала я. «Ты что, не в состоянии сама решать такие вещи?» — злился он. Он хотел, чтобы в таких делах я была независима от Петера. (Это, конечно, в свою очередь не нравилось Петеру). В тех случаях, когда нам предстоял какой-то деловой выход, я говорила: «Джо, мне нечего надеть». —«Почему?» — «Потому что я не могу позволить себе купить новые вещи», — отвечала я. Джо чуть было не падал в обморок. «Ты не можешь себе позволить? Ты зарабатываешь такую кучу денег, что уму непостижимо. И каждый раз, когда тебя приглашают на коктейль, ленч или в театр, ты говоришь, что тебе нечего надеть. Хватит. Мы сейчас выходим и покупаем тебе одежду. Сейчас же». Мне это показалось почти аморальным. Мне никогда в голову не приходило, что я могу купить себе одежду, которая не была бы предметом первой необходимости. Джо повел меня во все эти чудесные нью-йоркские магазины, где я страшно нервничала. Но я все-таки купила новые туалеты. Вечером набралась храбрости и позвонила Петеру. Попросила его прислать мне деньги, чтобы оплатить новый гардероб. Он выслушал меня без малейшего энтузиазма. «А для чего тебе все эти новые вещи?» — только и спросил он.
Я старалась держаться спокойно, главным образом потому, что ничего хорошего из моих протестов не получалось. Я навсегда запомнила, что стало для меня одним из переломных моментов. Однажды Петер страшно разозлился, решив, что я стараюсь его унизить. Он предупреждал меня, чтобы я никогда не упоминала о нем в своих интервью, никогда не давала их дома, не позволяла фотографировать домашнюю обстановку и никогда не разрешала бы фотографировать Пиа. Я с уважением
— Что делать, еще одна моя ошибка, — сказала я. Но ведь все ошибаются: и я, и ты...
— Я? — переспросил он. — Я ошибаюсь?
— Ну да. Ты разве никогда не ошибаешься?
— Нет. А с какой стати мне ошибаться? Перед тем как что-либо сделать, я тщательно все продумываю. Все взвешиваю, а потом решаю.
«Наверное, придется разводиться, — сказала я себе. — Не могу же я жить с человеком, который уверен, что никогда не ошибается». (Впоследствии Петер отрицал, что он так говорил.)
Я подумала, что мне надо взять себя в руки и уйти в такое место, где я ничего не буду бояться. Это же идиотизм — жить с человеком, которого боишься. Я никогда не боялась людей, с которыми вместе работала; не существовало таких продюсеров, режиссеров, актеров, которых бы я боялась. На студии все было замечательно; я могла дурачиться, шутить, и окружающие реагировали на это совершенно нормально. А потом приходилось идти домой и оставаться один на один с Петером.
Я спросила его, не будет ли он возражать против развода. Он был так удивлен, что не мог поверить моим словам, и спросил:
— А зачем нам нужен развод? У нас никогда не было ни скандалов, ни ссор.
— Да, — сказала я. — У нас не было скандалов и ссор, потому что с тобой это бесполезно. Так же бесполезно, как и разговаривать с тобой. Ты никогда со мной не согласен. Поэтому я никогда не буду спорить с тобой, я просто уйду.
Но я никуда не ушла. Я решила, что будет крайне нелепо затевать большой скандал, вмешивать в него нашего ребенка, а потом сидеть одной в доме, когда Петер, тоже в одиночестве, будет сидеть в другом.
Наверное, это было ожидание кого-то, кто бы помог мне выпутаться из этой ситуации. Потому что у меня не хватало сил уйти самой. Это было за три года до того, как я встретила Роберто Росселлини.
К середине 40-х годов карьера Ингрид все еще поднималась. Ее настойчивость в стремлении играть как можно больше самых разных ролей, несмотря на постоянные предупреждения Дэвида Селзника и Майкла Кёртица, нигде, пожалуй, не принесла такие плоды, как в фильме «Колокола святой Марии».
Лео Маккэри, унаследовавший от ирландских предков обаяние и льстивость, был замечательным режиссером. Он достиг громадного успеха, сняв фильм «Иди моим путем» с Бингом Кросби в роли священника. Потом у него появилась идея сделать продолжение картины, где вместо старой зануды Барри Фицджеральда, игравшего антипода Бинга, он предложил вывести довольно симпатичную монахиню — меня. Конечно, Лео слепил из этой монахини живой характер. Спортивная, улыбчивая, любящая бокс и теннис, обожающая детей, она создала для себя жизнь, полную любви и веры. Лео постоянно обыгрывал ее длинную монашескую юбку в сценах на теннисном корте, где она носится, забивая мячи. Правда, в фильме мы заменили теннисные сцены боксом.
Лео пошел к Дэвиду Селзнику и сказал, что хотел бы взять меня на роль сестры Бенедикт. Дэвид сразу и решительно ему отказал. «Ни за что, — сказал он. — Если у вас был успех с предыдущим фильмом и вы собираетесь подняться на старых дрожжах, то учтите, что зритель неизбежно начнет сравнивать эту ленту с первой, что приведет к полному провалу. А я не хочу, чтобы Ингрид была замешана в провале».
Довольно расстроенный, Лео Маккэри позвонил мне, а потом и появился в дверях с текстом под мышкой. Он расположился в гостиной и кратко пересказал сюжет. Мне он показался замечательным. Я сказала: «Дайте-ка сценарий. Я хочу прочитать его сама». Я прочитала сценарий и позвонила ему. «Мне все очень понравилось. Я с громадным удовольствием буду у вас играть». «Тогда, — заметил он, — вам придется помочь мне, потому что Дэвид категорически против».