Моздокская крепость
Шрифт:
После ухода русских, плохо вооружённое, самовольное поселение на левом берегу Терека было обречено… И вскоре люди, обосновавшиеся здесь, разбежались по лесам и степям, не в силах далее отражать постоянные нападения соседей. Обжитое местечко, в который уже раз, пришло в полнейшее запустение… На долгие годы.
Однако, именно в это время в Санкт-Петербурге государственные умы окончательно утвердились в мысли строить в стратегически важном для империи урочище Мез-догу крепость. С сильным гарнизоном и многолюдным форштадтом, заселённым дружественными к России горцами.
Хотя новая цитадель
Хотя русские и не распространялись о своих планах до поры до времени, умный кабардинский владелец Кургоко Кончокин догадался и сам, что соседи будут ставить крепость на его фамильных землях. Он решил не ждать, пока всё окончательно определится без него, где-то там, во властных коридорах Санкт-Петербурга. И начал действовать на опережение.
…Князь, покачиваясь в двигающейся неторопливо передовой кибитке переселенческого обоза, в кампании своих немногословных телохранителей, припомнил события 1760 года. Случившиеся три лета назад.
Тогда он, с несколькими слугами и соплеменниками, тоже предпринял долгое и опасное путешествие… В столицу русской империи. Можно сказать – судьбоносное для себя и всего клана. Нынешняя экспедиция являлась прямым следствием того важного вояжа.
Много месяцев Кургоко Кончокин провёл вдали от родных мест. И теперь, вот, он вернулся домой, на свою землю! Победителем. С целой армией русских солдат, офицеров, строителей и переселенцев. Полный смелых надежд и грандиозных планов.
Два с половиной года знатный кабардинский владелец прожил в холодном и высокомерном Санкт-Петербурге, поражаясь безмерно чужому богатству, расточительству и распутству. И завидуя тихо в душе безмятежному, по сравнению с его жизнью, быту русского дворянства. Князю казалось, что представители местной знати прожигали свои земные дни в чрезмерной роскоши и нескончаемых развлечениях.
А ещё кабардинский владелец удивлялся множеству золотых куполов величественных русских храмов, ослепительно сияющих под лучами северного солнца… В Санкт-Петербурге царил строительный бум. Начавшийся ещё с петровских времён и продолжавшийся уже полвека.
Гость с Кавказа не уставал изумляться белокаменным домам столичной знати, напоминающим дворцы, и количеству комнат в этих хоромах, высоким расписным потолкам… И свободе нравов, царящих у русских.
Князь стыдливо опускал глаза перед искусными высеченными мраморными статуями в человеческий рост и более, столь натурально представлявшими голых женщин и мужчин, с едва прикрытым срамом, что горец чувствовал себя неловко. Особенно, если рядом с ним, при этом, находились благородные дамы.
Кургоко Кончокин поражался количеству дорогих карет на ровных, мощённых улицах Санкт-Петербурга, множеству каналов и мостов в русской столице… В 1760-е годы берега Невы как раз одевались в гранит и металл. А на смену устаревшим деревянным проходам через десятки проток и речек в городской черте возводились каменные сооружения.
Кабардинского князя
Не мог скрыть кавказский гость, как не старался, и простодушного восхищения многочисленными огненными фейерверками в ночном небе, сделавшимися в ту пору особенно модными в Санкт-Петербурге, искусной игрой музыкантов и лицедеев, постоянно развлекавших пирующих господ до самого утра…
А днём кабардинского князя, в непривычном для местной публике одеянии, – в черкеске с серебряными газырями на груди, при большом кинжале на поясе, и не снимаемой папахе на голове, – знатные особы зазывали на охоту, рыбалку, попариться в бане… Или просто провести время в благородной беседе.
На какой-то срок Кургоко Кончокин сделался модным и желанным гостем в аристократических кругах Санкт-Петербурга. Крепкий, в обтягивающих мускулистые ноги тонкокожих ичигах, с суровым, неулыбчивым лицом, говорящий со своими людьми на непонятном языке, он вызывал у знати живейший интерес… Особенно у дам.
Среди российской великосветской верхушки кабардинский владелец встретил и соплеменников – потомков целой плеяды князей Черкасских. Многие из них с удовольствием общались с Кургоко Кончокиным на родном наречии.
Эти славные представители адыгского народа, их дети и внуки, в чьих венах успела смешаться за несколько поколений кровь людей разных национальностей, верой и правдой служили российской империи на разных ответственных постах. Начиная ещё со времён Ивана Грозного…
Но Кургоко Кончокин прибыл летом 1760 года в Санкт-Петербург не пировать и развлекаться. Он предпринял эту дальнюю и продолжительную поездку с вполне конкретной целью.
Князь желал закрепить за собой и своей фамилией право на вечное владение урочищем Мез-догу. Для чего и задумал устроить в этом глухом месте главную резиденцию себе и потомкам.
Столь хитрый опережающий ход Кургоко Кончокин сделал, поскольку наблюдать дальше за чужими притязаниями на его наследные земли было нельзя… Подрастающие молодые князья Большой Кабарды явно положили глаз на урочище Мез-догу. Честолюбивые, алчные и дерзкие, как расплодившиеся волки! Они даже между собой ругались, деля заранее чужие владения.
Предвосхищая возможную потерю фамильного урочища, Кургоко Кончокин задумал обыграть всех – и агрессивных соплеменников, и русских, решающих свои задачи на его земле. Безусловно, власти Санкт-Петербурга сильно обострили политическую обстановку на Северном Кавказе и среди кабардинских владельцев, официально закрепив пограничное урочище Мез-догу за собой… И даже внеся это отдельным пунктом в Белградский мирный договор с турками, почти четверть века назад.
Но для Кургоко Кончокина было выгоднее не конфликтовать с сильным русским соседом по поводу прав на фамильную землю… Лучше уж оставаться реальным хозяином своих пастбищ и лесов, формально вверив их под контроль союзного государства!