Моздокская крепость
Шрифт:
– Утомился уже трястись в своей повозке, – посетовал подполковник Гак, натягивая поводья и придерживая коня. – В такую жару париться в крытом экипаже – пытке подобно! А здесь, на степном просторе, хоть какой-то свежий ветерок… Не составите мне компанию на своём скакуне? Сократим нашу однообразную дорогу приятельской беседой…
Пётр Иванович крутанулся на месте, пытаясь совладать с заупрямившимся, разгорячённым животным под собой:
– Мне, кстати, только что доложили приятную новость! Мы уже, оказывается, пересекли ориентиры, заметные проводникам… И вступаем
– Совершенно верно, – несмотря на всё ещё сильный кавказский акцент, русские слова князь, благодаря продолжительной речевой практике в Санкт-Петербурге, выговаривал и складывал в предложения уже почти безошибочно. – Начинаю узнавать дорогие и приятные сердцу места! Почему-то возвращаться на свою землю после долгого отсутствия всегда и радостно, и немного грустно…
Чернобородый всадник грозного, диковатого вида в черкеске и папахе, гарцевал неподалёку от передовой кибитки, не сводя преданного взгляда с князя. Это был ещё один верный телохранитель Кургоко Кончокина, постоянно сопровождавший экипаж господина верхом на лошади.
Слуга, круживший вблизи повозки кабардинского владельца оберегал своего князя во всеоружии. При верховом горце имелась сабля, кинжал, пистолет на поясе… И даже ружьё в матерчатом чехле за спиной.
Кургоко Кончокин встретился глазами со своим телохранителем на лошади и, возвысив голос, перешёл на родной язык:
– Анзор, пусть мне приведут коня!
Возница – кабардинец на облучке передовой кибитки, услышав распоряжение господина, тут же остановил четвёрку лошадей, запряжённую цугом… И пока растянувшийся по степи обоз неспешно подтягивался к головной повозке, к выбравшемуся из экипажа князю подвели осёдланного коня вороной масти.
Породистый, тонконогий скакун радостно заржал при виде хозяина. Забил нетерпеливо копытом, потряхивая чёрной гривой… И чуть ли не по-собачьи завилял перед князем хвостом.
А Кургоко Кончокин, не торопясь, с наслаждением размял затёкший стан, плечи… Покрутил шеей. И, вставив носок тонкокожей обувки в стремя, с неожиданной ловкостью, одним движением взлетел в седло.
В отличии от подполковника Гака, на князе военного мундира с золотым шитьём не было. И положенной русскому офицеру шпаги на поясе у кабардинского владельца тоже не имелось… В фамильное урочище Кургоко Кончокин въезжал в привычной для себя одежде – черкеске и папахе.
Высокий статус князя выдавали лишь шестнадцать, украшенных тонким узором, серебряных газырей на груди… Да старинный кинжал дорогой работы с драгоценными каменьями на поясе. Ну и, конечно же, этот вороной конь. Стоивший, по кавказским меркам, целое состояние.
– Ещё две походные ночёвки и мы будем на месте, – уверенно заметил Петру Ивановичу князь, ударяя слегка невысокими каблуками ичиг в бока своего красавца-скакуна.
– Вот и слава Богу! – не скрывая удовлетворения, откликнулся радостно подполковник Гак. – Считай, добрались до цели благополучно, без всяких неприят…
Докончить свою фразу Пётр Иванович не успел. До слуха обоих офицеров донёсся далёкий, едва различимый, но вполне отчётливый,
– Накаркал, дьявол! Не говори, Гак, пока не перепрыгнул,– полным досады голосом пробормотал себе под нос, в густые усы, Пётр Иванович, перефразируя расхожую поговорку… А сам, поднявшись на стременах и повернувшись к вновь начавшим движение повозкам, заорал во все лёгкие:
– Обоз, стоять! Всем занять круговую оборону! Женщин с детьми и скотину в середину, за телеги… Пушки, пехота и гусары ко мне, на переднюю линию!
Верховые военные, крутившиеся во главе каравана, рядом с двумя подполковниками, рванули, во весь опор, вдоль протяжённого ряда кибиток, передовая по колонне прозвучавший приказ… Обоз застыл на мгновение. А потом возницы, крича на запряжённую скотину на разных наречиях и щёлкая звонко кнутами, начали быстро составлять из телег и арб временное полевое укрепление – ретраншемент. Как это уже не раз делали, располагаясь в степи на ночлег.
Люди действовали слаженно, без особой паники. Сотни повозок за считанные минуты образовали на открытой и ровной местности замкнутое ограждение. В центр ретраншемента спешно сгонялся весь скот переселенцев. Здесь же находились уже галдящие женщины и дети…
А снаружи этой круговой баррикады из быстро распряжённых и соединённых друг с другом повозок, у колёс кибиток и арб, уже занимали стрелковые позиции первой линии обороны солдаты с пешими казаками. За телегами и подводами хладнокровно готовились к бою все мужчины обоза из гражданских переселенцев, способных сражаться.
Присев на одно колено в траве и ощетинившись пиками, стволами фузей с примкнутыми штыками, кремниевыми мушкетами служивый люд напряжённо и молча всматривался в жаркую и зыбкую линию горизонта. Военные вне ретраншемента и гражданские, укрывшиеся за баррикадой из повозок ждали атаку на караван с любой стороны.
Кабардинский князь, тем временем, в окружении своих слуг, с подоспевшим отрядом гусар, рванул галопом на звук выстрела… А подполковник Гак, с основными силами, остался защищать обоз.
Не слезая с нервно пританцовывающего коня, которому передалось возбуждение наездника, Пётр Иванович отрывисто командовал десятком пеших казаков, суетящихся вокруг него на земле. Этот малый отряд представлял полевую артиллерию.
Канониры, обслуживавшие два орудия на колёсных лафетах, уже выкатили свои пушки на переднюю линию… И готовили их к бою, нацелив, по указанию подполковника Гака, в сторону прозвучавшего выстрела.
Ласковый ветерок обдавал тёплым дыханием лица защитников каравана. Время тревожно отсчитывало свой ход…
Однако больше выстрелов до изготовившихся к бою сотен людей, не доносилось. Как не вслушивались защитники обоза в степные звуки… В знойном воздухе лишь стрекотали оглушительно кузнечики и посвистывали в высокой густой траве, то ли птицы, то ли юркие суслики.
…Кургоко Кончокин возвратился к остановившемуся каравану, примерно, через полчаса, в окружении своего конного отряда. К верховой свите князя прибавились и нескольких казаков, из дозорного охранения.