Можайский — 3: Саевич и другие

Саксонов Павел Николаевич

Припомнив реакцию генерала, Инихов даже порозовел от удовольствия.

— Старый мошенник аж взвился, но по инерции продолжал изворачиваться, приплетая к делу несуществующие опасности. Он нес ахинею о страшной мести со стороны мифического отставного вольнонаемного, превратившегося в предводителя чудовищной шайки грабителей и убийц — буде этот вольнонаемный узнает о том, что генерал его выдал. Пытался давить на жалость, апеллируя к своим осиротевшим и оставшимся на его попечении внукам: якобы именно их и сделает первыми жертвами находящееся на свободе чудовище… Выглядело всё это настолько мерзко, что Михаил Фролович, — Инихов кивнул в сторону своего начальника, — не выдержал и в самом прямом смысле затопал ногами!

Я, мысленно представив эту картину и ничуть не удивившись увиденному, ухмыльнулся: склонность Чулицкого к свободному выражению гнева (а гнев — едва ли не обычное состояние нашего раздражительного начальника Сыскной полиции) делала его человеком забавным. И хотя непосредственно ощущавшим на себе последствия людям было уж точно не до смеху, но со стороны поведение Михаила Фроловича неизменно вызывало улыбки.

— Сначала генерал, никак не ожидавший

ничего подобного, оторопел. А когда Михаил Фролович и вовсе набросился на него с кулаками и, не встретив сопротивления, схватил за грудки, заголосил и забился в истерике. К несчастью для него, оказалось, что истерика — совсем не то, чем можно смутить полицейского, не говоря уже о таком полицейском, как начальник столичного сыска! И вот, несмотря на вопли и крики, несмотря на угрозы всеми небесными карами, несмотря и на попытку вмешательства со стороны прислуги — эту попытку я лично пресек, ухватив за шиворот особенно рьяного… гм… денщика, — в общем, несмотря ни на что, Михаил Фролович протащил генерала через всю приемную его особняка и, повалив на стол, принялся хлестать по щекам!

— Это — что: шутка? — Усы Митрофана Андреевича приняли параллельное полу положение, а сам он даже немного отодвинулся от стоявшего рядом Чулицкого.

Но Инихов только покачал головой:

— Какие уж тут шутки!

— Михаил Фролович! — Кирилов смотрел на Чулицкого, и в его глазах плескалось возмущение. — Вы избили героя войны? Да как у вас рука поднялась?

Чулицкий, мыслями по-прежнему и явно витавший в мрачных закоулках своих воскрешенных любовных переживаний и потому слушавший Инихова вполуха, не сразу понял, в чем его обвиняли:

— Избил? Героя войны? Я? Вы о чем, Митрофан Андреевич?

Кирилов опять переметнулся взглядом на Инихова, но тот подтвердил еще раз:

— Всё было так, как я говорю!

— Михаил Фролович! — тон Митрофана Андреевича стал требовательным. — Извольте объясниться!

— Что? — Чулицкий все-таки вынырнул из бездны и разом вернулся к реальности. — Ах, вы об этом сморчке? Да какой он, к черту, герой войны? Павиан он безмозглый, а не герой войны!

— Что вы несете?!

— Да то, что есть!

— Он принимал участие…

— Кто вам это сказал?

— Его награды…

— Петрушку в балагане тоже наряжают в мундир и обвешивают орденами!

— Да как вы смеете?

Чулицкий, и сам уже отступив на шаг от Митрофана Андреевича, смерил полковника замораживающим взглядом и процедил:

— Милостивый государь! Когда мне потребуется квалифицированное мнение о чинах пожарной команды, я, не сомневайтесь, обращусь именно к вам. Я даже — так уж и быть! — посоветуюсь с вами, если у меня возникнет нужда прояснить что-либо о чинах тех полков, в которых вы служили [47] . Но даже думать не смейте указывать мне, что делать, когда я провожу расследование в отношении лиц, не имеющих к вам ни малейшего касательства! И если…

47

47 Служба Кирилова последовательно: 86-й Вильманстрандский пехотный полк (подпоручик, поручик, штабс-капитан, капитан), лейб-гвардии Резервный пехотный полк (штабс-капитан: фактическое сохранение чина, так как гвардии штабс-капитан по Табели о рангах относился к тому же классному чину, что и пехотный капитан; с 1885-го года — капитан в этом же полку, командующий 5-й ротой), командир (в чине полковника) 172-го пехотного резервного Пултусского полка, командир 14-го пехотного Олонецкого полка.

Митрофан Андреевич шагнул вперед. Михаил Фролович — тоже.

В следующее мгновение эти почтенные люди уперлись друг в друга своими животами и, глядя друг на друга исподлобья, тяжело засопели. Могло показаться, что еще секунда-другая, и они сцепятся, как уже было едва не сцепились какое-то время назад, но и теперь их осенил своими крылами ангел миролюбия, и они, отсеменив в обратных направлениях, вдруг разом повернулись к столу и, как и в прошлый раз, взялись за стаканы.

— Да что это я, в самом деле? — пробурчал Кирилов и налил себе водки. — Ведь этот генерал и впрямь — негодяй редкостный! Это же надо удумать: свою вину на другого взвалить!

— Я тоже… погорячился. — Чулицкий, приняв от Кирилова бутылку, опорожнил ее в свой стакан. — Да, пожалуй, и бить его не следовало, хотя, признаюсь, только это и заставило его заговорить!

— Вот как? — Кирилов сделал салют и выпил.

— Ну, да! — Чулицкий ответил и выпил тоже.

— Стало быть, он во всем признался?

— Именно так. И в том признался, что перед вагоном выскочил. И в том, что поспешил удрать. И в том, что, очутившись в заторе, места себе не находил, опасаясь, что вот теперь-то его и повяжут… А потом — в возникшей у него идее сознался. Если уж неминуемо — это он так думал — то, что следствие о крушении выйдет на него, нужно было следствие опередить, запутать и пустить по ложному следу! Так и возникла мысль обратиться с жалобой на неизвестных обидчиков, а потом, когда шестеренки закрутятся, выставить этих обидчиков виновниками произошедшей аварии. И ведь что самое поразительное — везение! Стычка с подозрительными типами имела место на самом деле, а значит, вся дальнейшая грандиозная ложь оказывалась укрытой правдивым происшествием…

— Но как же получилось, что генерал не понес наказания? И как получилось, что следствие передали в Отдельный корпус жандармов? Зачем?

— Распоряжение сверху. — Чулицкий указал пальцем на потолок. — Едва всё прояснилось, возникла неизбежная дилемма: отдать под суд настоящего виновника или, строго придерживаясь его версии, искать злодеев на стороне. Понятно, что выбрано было второе, так как судить героя казалось невозможным [48] !

— Ужас!

48

48

Читатель может усмотреть в словах Михаила Фроловича неуместное модернизирование с намеками на современность и поэтому принять их за авторскую выдумку. Но в действительности правосудие времен описываемых событий — как и ныне — имело весьма определенный взгляд на положение человека в обществе и не было склонно оперировать «контрольными» весами, да еще и с повязкой на глазах. В качестве подтверждения этому следует — с некоторыми сокращениями — привести фельетон из Санкт-Петербургских Ведомостей: газеты СПб Градоначальства.

Разбирается дело заслуженного дворянина, оказавшего Отечеству, по малой мере, такие же услуги, как вечной памяти капитан Копейкин. Положим, что этот подсудимый и есть капитан Копейкин и что он обвиняется в убийстве жены своей. Подобные преступления случаются во всех классах общества.

По приказанию председателя вводят подсудимого и сажают, между двумя жандармами, на роковую скамью, на которой не совсем удобно просидеть несколько часов сряду человеку, привыкшему к мягкой мебели.

Председатель.Г-н пристав, распорядитесь, чтобы принесли капитану Копейкину кресло… г-н капитан Копейкин, прошу покорно, будьте как дома (приглашает его рукою сесть). Жандармы, вложите в ножны свое оружие и идите с миром по домам… Г-н капитан Копейкин, вы курите?

Подсудимый.Курю.

Председатель.Прекрасно. Г-н пристав, распорядитесь, чтобы г-ну подсудимому принесли сигарет и огня.

Подсудимый.Я курю трубку.

Председатель.Г-н пристав, назад, назад. Распорядитесь, чтобы г-ну подсудимому была трубка.

Пристав.Слушаю.

Председатель.Позвольте вас спросить, г-н капитан Копейкин, признаете ли вы себя виновным?

Подсудимый(затягиваясь и пуская колечками дым). Не признаю. Я чист, как этот дым. Посмотрите, г-н председатель, как искусно пускаю я колечки!

Председатель(строго). Такие замечания неуместны в суде. Г-н пристав, введите свидетеля, крестьянина Селифонтьева… (смотрит в лорнет на публику)… Гм… Я вижу там двух крестьян и одного мещанина. Думаю, вам, крестьяне, и ты, мещанин, вам можно и постоять… Встаньте! (пристав вводит Селифонтьева). Селифонтьев, ты лжесвидетельствуешь на этого барина, да? Отвечай! Отвечай скорей! Что же ты молчишь?

Селифонтьев(искоса посматривая на курящего подсудимого). Я-с?.. Я — ничего… Окромя того, что, значит, как ефтот барин, в своем, значит, во гневе… на счет ихней супруги, значит…

Председатель.Господа присяжные! Вы видите, как этот свидетель сбивается в своих показаниях. Довольно, Селифонтьев, довольно! Г-н пристав, уведите свидетеля и позовите сюда Марью.

(Пристав уходит и возвращается один).

Пристав.Марья не идет.

Председатель.Это что значит?

Пристав.Говорит, — боюсь.

Председатель.Прекрасно! Господа присяжные, вы видите, что главная свидетельница против капитана Копейкина не заслуживает никакого доверия. Она отказалась от показаний в самую торжественную минуту. Допрос кончен. Г-н прокурор, не угодно ли вам начать обвинительную речь?

Прокурор.Господа присяжные! Перед вами человек, убивший свою жену…

Председатель.Позвольте. У господина капитана Копейкина есть звание, чин, орден… Неугодно ли вам выражаться определеннее?

Прокурор.Убивший свою жену…

Председатель.Зачем "убивший свою жену"? Зачем эта положительная форма? Вы можете сказать: "может быть убивший" или "хотя и убивший, но это не доказано", или "хотя и убивший, но величие характера подсудимого…"

Прокурор(вдохновенно). Господа присяжные, я умолкаю перед величием характера подсудимого и беру свое обвинение назад!

— В каком-то смысле — да. К счастью, однако, жандармы, получив материалы в свое распоряжение, особого рвения заниматься поиском неизвестных преступников не проявили. Уж и не знаю, в чем тут дело: в их ли собственном нежелании обременять себя дополнительными заботами — как ни крути, а своих собственных расследований, и куда более серьезных, чем крушение конного вагона, у них хватает. Или же в том, что им намекнули самым прозрачным образом: не нужно рыть копытами землю. Как бы там ни было, но эта… — Чулицкий запнулся, переметнув взгляд на Саевича. — прохладца, леность, если угодно, имела, как мы видим, два чрезвычайно важных последствия.

Саевич снова налился бледностью. И на этот раз никто его утешать не стал.

— Во-первых, странная парочка, повздорившая с генералом, так и осталась innominata или, как сказали бы наши друзья-англичане, anonymous. А между тем, всё указывало на то, что эта парочка — лакомый для полиции кусок! Разумеется, необходимо предположить и то, что, узнай мы тогда имена барона и Григория Александровича, мы только всплеснули бы руками да посмеялись. В конце концов, я ведь и сам буквально давеча, узнав о подозрениях насчет Кальберга, был поначалу уверен: глупость! Да и Григорий Александрович — даром, что нищ и бос — фигура, как-никак, известная. И хотя арест Григория Александровича…