Можайский — 4: Чулицкий и другие

Саксонов Павел Николаевич

— Но почему на почту?

Михаил Фролович от досады пнул подвернувшийся под ногу стакан. Стакан, постукивая гранями, прокатился полукругом по паркету.

— Человека я там оставил! Забыли?

— А!

— И что вы только записываете? Ничего в голове не задерживается!

— Извините… — я ощутил, как уши мои потеплели, и, начав туда-сюда перелистывать страницы, сделал вид, что погрузился в содержимое памятной книжки.

Михаил Фролович, глядя на меня исподлобья, выдержал небольшую паузу и продолжил, уже не прерываясь

на сторонние замечания:

— Матвеев, управляющий, по-прежнему был на месте. Увидев меня, он вышел из-за конторки и — с обеспокоенным видом — поинтересовался:

«Что случилось, Михаил Фролович? Вы так взволнованы, словно…»

— Не сейчас, Иван Васильевич, некогда! — перебил я Матвеева. — Что с отправителем? Приходил?

«Нет».

— Ладно, это уже не важно! Я обнаружил его!

Матвеев тоже возбудился:

«Кто же наш таинственный незнакомец?»

— Дядя одной из жертв… Но и это неважно. Скажите-ка вот что, Иван Васильевич: этот человек когда-нибудь делал отправления в адрес Висковатова?

«Павла Александровича?» — изумился Матвеев.

— Да!

«Нет, что вы…»

— Вы уверены?

«Конечно!»

— А кто-нибудь вместо него?

«Что значит — вместо?»

— Кто-нибудь вообще, — я взмахнул рукой, обводя помещение почты, — писал отсюда Павлу Александровичу?

«Дайте подумать…»

Матвеев и впрямь задумался, а потом и вовсе попросил помощника принести журнал регистраций.

— Что-нибудь нашли?

Матвеев перелистнул последнюю страницу и отрицательно покачал головой:

«Нет, ничего… но подождите!»

Я вскинул на него исполненный надежды взгляд, а он, повернувшись ко мне спиной, закричал… Точнее, не закричал, нет, а проделал что-то, что было бы можно назвать остервенелым шепотом:

«Михаил Семенович! Михаил Семенович!»

На зов — я даже не понял, откуда он появился — вышел степенный мужчина, представившийся мне заведующим отделом.

«Михаил Семенович!» — Матвеев ввел своего коллегу в курс дела. — «Что скажете?»

Заведующий ответил незамедлительно:

«Через отдел трижды проходили такие отправления».

Я радостно вскрикнул:

— Подробней, пожалуйста!

Михаил Семенович начал перечислять:

«Во-первых, бандероль. Отправитель… вернее, отправительница — некая… дайте припомнить…»

— Ну же, ну!

«Красивая такая барышня, очень запоминающейся внешности…»

— Васильковые глаза?

«О, вы ее знаете?»

— Наслышан уже!

Михаил Семенович сморщил лоб, в его глазах промелькнуло мечтательное выражение, тут же, впрочем, сменившееся недоверием пополам с испугом:

«Но позвольте!» — вопросил он. — «Вы ведь — начальник Сыскной полиции?»

Я подтвердил.

«Значит ли это…»

И это я подтвердил.

«Ужасно! Такая красавица! И — преступница! Кто бы мог подумать…»

— Фамилия! Как ее фамилия?

Михаил

Семенович вздохнул:

«Обычная фамилия. Потому-то и вспомнить не могу: на языке вертится, а с языка не идет!»

— И все же, постарайтесь!

«Семенова? Самсонова? Сёмушкина?.. Да!» — Михаил Семенович негромко хлопнул в ладоши. — «Сёмушкина! Она самая».

— Так-так-так… — пробормотал я, записывая фамилию в книжку. — И имя? Отчество?

«О, с ними — просто. Они такие по нынешним временам необычные, что не запомнить их — грех!»

— Ну?

«Акулина Олимпиевна! Представляете?»

Я с недоверием посмотрел на Михаила Семеновича и переспросил:

— Акулина Олимпиевна? Вы уверены?

Понимаете, господа, — пояснил Чулицкий, — как и в случае с рассказом Некрасова, я еще мало что знал о сообщнице Кальберга. В сущности, я только от Некрасова и узнал о ее существовании, но он лишь дал ее общее описание, так же, как и заведующий отделом, прежде всего восхитившись ее красотой. А вот имени-отчества, как и фамилии, он не назвал: по незнанию. Поэтому «Акулина Олимпиевна» показалось мне совершенно невероятным! Михаил Семенович был прав: для нашего времени такие имя и отчество кажутся необычными. Настолько причем необычными, что тут же закрадывается подозрение: а подлинные ли они?

— С Сёмушкиной он точно ошибся. — Инихов. — Теперь мы знаем, что ее фамилия — Семарина!

Чулицкий пожал плечами:

— Ошибся или нет — значения не имеет. Да ведь и ошибки могло и не быть: мало ли как представилась эта… барышня!

— Хм… пожалуй!

— То-то и оно… Но имя-отчество… Да, господа, — уже снова ко всем нам, а не только к Сергею Ильичу обратился Чулицкий, — имя и отчество поразили меня небывало! Я, повторю, даже переспросил огорошено: «Акулина Олимпиевна? Вы уверены?»

Михаил Семенович подтвердил с довольной полуулыбкой:

«Я тоже был удивлен не менее вашего, господин Чулицкий!»

— Ну и ну… вот уж никогда бы не подумал, что кто-то еще способен так называться!

«Да, удивительно!»

— Ну, хорошо! — сам себя, а заодно и Михаила Семеновича призвал я к порядку. — А что с другими двумя отправлениями?

Заведующий назвал и их:

«Второе — письмо с наложенной ценностью, но, как мне показалось, не содержавшее что-то действительно ценное. Во всяком случае, ценное для сторонних людей».

— Почему вы так решили?

«Это был самый обычный лист бумаги с двумя-тремя строчками рукописного текста. Согласитесь, вряд ли такое отправление может быть ценным для кого-то помимо самих отправителя и получателя».

— Да, пожалуй… — согласился я. — А текст вы не запомнили?

Заведующий покачал головой:

«Нет, что вы, господин Чулицкий! У нас не принято читать чужие письма!»

Я кивнул: хотя и с досадой, но понимающе.

— А третье?

Заведующий вновь оживился: