Мрачные узы
Шрифт:
Чистое голубое небо, ужасно палящее солнце, сухой и горячий ветер, что обжигал лицо. Вокруг мраморные памятники, кованые невысокие заборчики и миллионы искусственно красивых цветов. На краю кладбища, где меньше деревьев и вид открывается на покатый обрыв, с которого можно любоваться гладким голубовато-серым озером с кричащими над ним чайками, медленно собирались Шлоссеры, облаченные в черные костюмы и солнцезащитные очки.
Натан Карлович слонялся вдалеке, разговаривая с кем-то по телефону, однако слов не было слышно. Алиса, еле стоявшая на ногах, прошептала бабушке: «Надеюсь, это Даня
Ренат со своей белокурой женой пришли последними. Он держал на руках пятилетнего сына, который испуганно озирался вокруг.
– Соболезную, – тихо произнес он, подойдя к брату.
В ответ Игнат нервно закивал головой. На лбу выступила сильная испарина.
– Очень жаль ее, – продолжил Ренат. – Ты знал, что она вернулась в Сиревск?
Спустя сухое и долгое молчание, Игнат снова закивал.
– Почему не сказал?
– Диалог у меня с ней не заладился, – выдавил из себя мужчина, проверяя что-то в нагрудном кармане пиджака. – Она не мириться приехала. – Начал отчаянно тереть влажные глаза и, прикрыв рот большой рукой, прошептал вполголоса: – Шантажировала меня.
Ренат поставил сына с ярко-рыжими волосами, как и у него самого, на землю, взял за руку и выпрямился, на голову возвышаясь над братом. Он хотел выдать искреннее удивление или задать какой-то уточняющий вопрос, только чтобы он не вызвал подозрения, но ни одна умная мысль не приходила. Перед глазами молниеносно промчалась последняя его встреча с племянницей, которая заперлась в его кабинете в офисе и грозилась разбередить старую рану. Ренат попробовал оттянуть воротник черной рубашки, но галстук намертво фиксировал накрахмаленную ткань. Тут его зуд перекочевал в запястье, которое стягивали манжеты на пуговицах. Можно ли расстегнуть их и закатать рукава? Это слишком не эстетично на похоронах? Он незаметно оглянулся: все скорбели, но казалось, что лишь на его лице не отпечатались боль и горе от потери близкого. Будто бы его за это сейчас осудят.
Натан медленными шагами приблизился к семье, постоял около сестры с минуту, что-то ей шепнул утешительное, приобнял Марата и, тряся перед его носом телефоном, эмоционально что-то говорил, пока юноша не сводил взгляда с Лары. Той на мгновение показалось, что ее знакомый лукавит. Уверяет, что это ему нужна помощь, что он ничего не знает и даже не подозревает ни о чем, что могло бы помочь в разоблачении, а на самом деле он лжет. Он знает достаточно и вовлечен в нечто большее, однако по каким-то причинам старается держать Лару на расстоянии и уверять в обратном. Он коротко кивнул Натану, и оба встали смирно, запечатлев на лице мрачный след раздумий.
Рядом со свежей могилой Инги возвышались несколько черных надгробий с каменными вазами, в которых умирали от жары срезанные флоксы. С одной фотографии смотрел на Лару добродушный мужчина. Маленькие глазки, редкие волосы зачесаны назад, уголки губ опущены вниз.
– Это мой супруг, – сказала Ярослава Карловна, стоя за спиной.
Лара вздрогнула, не ожидая кого-то увидеть столь близко. Безмолвно наблюдала, как женщина ловко подошла к нужному надгробию, нежно погладила камень, после чего наклонилась, выбросила на траву увядшие цветы и вставала в вазу свежий букет белой циннии. Она долго стояла напротив, будто бы любовалась лицом покойного мужа, сжав в кулак кольцо, болтающееся на золотой цепочке.
Весьма подозрительным показались годы жизни. Он родился и умер в один день. Что произошло в жизни совсем молодого человека, который покинул этот мир в свои двадцать пять лет. Сколько же было юной Ярославе, ставшей так рано вдовой?
Ярослава в подвенечном платье стояла перед зеркалом, любовалась диадемой. Она была счастлива, что выходит замуж за любимого человека, хотя родственники не одобряли брак – ее избранник не был богат и мог похвастаться только лишь искренней любовью к будущей жене. Но Ярославу ничего не волновало, в том числе и мнения со стороны. Она получила поддержку от Натана, который тоже считал, что главное в отношениях это чувства и страсть.
В комнату зашел тридцатилетний Филипп, самый старший из Шлоссеров, который, казалось, понимал в жизни больше всех остальных. Как бы он не пытался переубедить младшую сестру, та стояла на своем и обижалась, если была не услышанной.
Филипп постучал о стенку шкафа, на который опирался.
– Можно войти?
– Да. Конечно. – Ярослава перестала крутиться перед зеркалом.
– Я бы хотел извиниться перед тобой, – он ласково улыбнулся. – Я желаю тебе только счастья и добра, и если ты уверена, что именно этот человек способен сделать тебя самой счастливой женщиной на этой земле, то так тому и быть. Я люблю тебя, Яся. – Он наклонился и поцеловал ее в напудренный лоб.
– Спасибо! – растрогалась Ярослава и обхватила брата, крепко прижалась к нему. – Спасибо, спасибо! – она прыгала от восторга, сияя влажными глазами.
– Тише, тише, – также ласково успокоил он молодую, еще совсем юную сестру, которая вот-вот выйдет замуж. – Я принес тебе подарок.
В руках Филиппа оказалась шкатулка, позолоченная с интересным рисунком на крышке и необычной гравировкой. Щелкнул замочек, крышка откинулась, и глазам возбужденной и любопытной Ярославы предстало ожерелье, искрящееся под солнечными лучами, пробивающимися сквозь окна. На бархатной бордовой подушечке лежало сплетение десятков бриллиантов и александритов; каждый большой, отливающий небесно-голубым, александрит был связан волной из алмазов, а шесть грушевидных бриллиантов побольше свисали по краям, создавая эффект капли.
– Боже мой… – изумилась невеста.
– Разрешишь, – Филипп аккуратно поднял сверкающее ожерелье и приложил его к декольте сестры, застегнул позади и поправил фату.
Холодные камешки прильнули к коже Ярославы, отдав ей свою красоту.
– Это наша память, о том, кто мы. Теперь ты хранишь эту драгоценную вещицу. Будь счастлива.
В дверях стоял Натан. Он играючи перебирал пальцами золотую монету.
– Ты чего притаился? – заметив брата, бросил Филипп.
– Жду, когда ты устанешь распыляться добрыми словами.