Мрассу — Желтая река
Шрифт:
Они исхлестали спиннингами все омута и плесы в радиусе десяти километров, испробовали все имеющиеся в наличии блесны, они рыбачили перед дождем и во время дождя, на закате и на восходе солнца, в дневную жару и ночной холод — все было тщетно.
А ведь мы своими глазами видели добытых здесь тайменей. И спиннинг видели, и блесны. Такие же, как у Кузьмы и Виктора. Так в чем же «собака зарыта»?
Рыба, как таковая, нас не волновала. На уху всегда был хариус, создавать какие-то запасы нам было ни к чему, но азарт рыбака кое-что значит. К тому же, поймав первого
Кузьма предположил, что тот кабырзинский рыбак знает какой-то секрет или пользуется шаманскими заклинаниями. Виктор смеялся над ним и утверждал, что все дело в жаре. Тайменю, дескать, сейчас даже двигаться лень, отлеживается в холодке, бережет силы для осенней охоты.
— Хотел бы я посмотреть, как ты их сбережешь не жравши.
— Медведь всю зиму не ест — и ничего, — настаивал на своей версии Виктор Оладышкин.
Шалтреков, к которому обращался за советом Кузьма, тоже не сказал ничего вразумительного, тем более что он не любил ни ловить, ни есть рыбу, предпочитая ей медвежатину и вяленую говядину. Спор, почему не берет таймень, так и остался неразрешенным. Таймешатники приуныли и, чтобы не отбивать хлеб у хариусятников, переключились на ловлю гольяна.
Они взяли стеклянную банку и пластмассовую крышку. В крышке вырезали небольшое отверстие, а в банку положили корочку хлеба. Снасть готова. Теперь остается опустить банку в речку на самую незначительную глубину крышкой вверх.
Гольян бродит по Мрассу миллионными стаями. Он за двадцать минут набивается в банку так же плотно, как люди в автобус в часы «пик». Вытряхивай, заряжай и ставь снова.
Самый крупный гольян не превышает восьми-девяти сантиметров. Но его можно жарить. Это своего рода деликатес. Только вот чистить его — мука. Не захочешь никаких деликатесов.
Кузьма с Виктором занимались не промыслом, а научными изысканиями. Ловили гольянов в одном месте, выпускали в другом и пытались проследить, найдут ли те свою стаю. Но так как гольяны удивительно друг на друга похожи, в Мрассу их великое множество, а метить их было нечем, то гениальные в этих местах по своей задумке эксперименты ни к чему не привели.
Таймешатники совсем приуныли.
— Что, старики, не берет? — участливо осведомился Игнат, оставив печь для копчения рыбы, которую он мастерил так, от нечего делать. Игнат не любил безделыничать, ну а если печь и в самом деле удастся, то слегка подсоленные и подвяленные хариусы горячего копчения — роскошь, недоступная рядовому обывателю.
— Не берет, — сокрушенно и вздохнул Кузьма.
— И не будет брать.
— П-почему?
Игнат положил лопату, которой копал дымоход, почесал волосатую грудь, снисходительно усмехнулся.
— Вы на луну смотрели?
— Нет. — Таймешатникам и в голову не приходило, что Игнат вздумает их разыгрывать.
— В том-то все и дело. Ходите, под ноги смотрите, чтоб не споткнуться, а повыше поднять голову лень, — И Игнат прочел им целую лекцию на тему: «Влияние положения луны на
Кузьма слушал с открытым ртом. Игнат, ни разу не улыбнувшись, на полном серьезе доказывал, что таймень азартно берет блесну лишь от новолуния до первой четверти. Остальное время он предпочитает лежать на дне глубоких омутов, переваривая пищу, как заглотивший кролика удав.
— А сейчас луна находится в положении первой четверти, так что можете спокойно отдыхать и не волноваться, — закончил Игнат и снова принялся за дымоход.
Не верить Игнату не было оснований, тем более что таймень действительно куда-то запропастился.
Кузьма на чем свет стоит стал клясть ни в чем не повинную луну. Виктор Оладышкин переваривал услышанное, глядя на воду. Глубокие его мысли прервал словно из реки вынырнувший Валера.
— Сидите? Чешетесь? О рыбке мечтаете? А Никита во-от таких тайменей вялит. — Валера развел, насколько возможно, руки.
— Какой Никита? — оторопел Кузьма.
— Тот самый, который с мальчонкой. Помнишь, внизу встретили. Вчера вечером приехал — и уже одиннадцать штук.
— Врешь!
— Очень надо!
— Это как же твою луну понимать? — обернулся Кузьма к Игнату.
Игнат прокапывал дымоход и будто не слышал.
— Где он? — спросил Виктор Оладышкин Валеру.
— Кто?
— Да Никита твой.
— На косе, у омута.
— Спиннингует?
— Сейчас нет. Говорит, днем бесполезно.
— Пошли, — сказал Виктор адмиралу. — Одиннадцать штук! Черт-те что!
Никита сидел у небольшого костерка и подкидывал в огонь сырой тальник. Мальчишка срезал ножом тальниковые лозы. Ветер гнал едкий дым к вешалу, на котором красовались одиннадцать распластанных тайменей. Дым отгонял от них мух. На берегу, у самой воды, лежал спиннинг.
— А, привет! Высоко забрались… — приветствовал таймешатников Никита. — Наше вам…
— Да-а… нам бы ваше… — протянул с тоской Кузьма, завороженный видом подернувшихся пленкой жира тайменей.
Никита проследил его взгляд, ухмыльнулся:
— Мелкий нынче таймень пошел, да и рыбалка никудышняя. Вот всего-то за вечер и утро поймал. А бывало — закинуть не успеешь…
Виктор Оладышкин, хотя и был поражен не меньше Кузьмы, сумел взять себя в руки. Стараясь держаться как можно независимее, он выспрашивал Никиту о блеснах, дальности заброса, о времени ловли, глубине хода блесны. Никита отвечал охотно и подробно, раскрывая, как ближайшему другу, все карты своей удачливой рыбалки.
— И все-таки тут что-то не так, — сказал Виктор на обратном пути. — Придется встать завтра пораньше да посмотреть, как он тайменей таскает.
— Придется, — неохотно согласился Кузьма. Он не любил рано вставать.
На рассвете Виктор Оладышкин поднял адмирала, и они крадучись направились к омуту.
Местами над рекой плыли клочковатые облака тумана. Только-только начинали просыпаться птицы, и робкие их голоса, не успев разнестись по округе, тонули в дремотной зелени. Противоположный скалистый берег мрачнел замшелыми выступами, грозящими рухнуть в воду.