Мсье Лекок
Шрифт:
Лекок опустил голову, словно ученик, получающий нагоняй от учителя. Но разве он на самом деле не был учеником, а этот старик – его учителем?
– Я перечислю все твои ошибки, – продолжал папаша Табаре, – и докажу, что ты по крайней мере трижды упустил возможность внести ясность в это столь с виду запутанное дело, но в действительности достаточно простое.
– Но, сударь…
– Тише, тише, мой мальчик! Позволь мне закончить. Из какого принципа ты вначале исходил? «Что касается информации, то тут надо опасаться главным образом правдоподобия. Сначала надо всегда верить тому, что кажется немыслимым».
– Да,
– И ты был прав. Этот принцип, словно фонарь, должен был тебе освещать дорогу, ведущую непосредственно к истине. Но как я уже говорил, ты молод и, столкнувшись с первым же обстоятельством, похожим на правду, начисто забыл о своей линии поведения. Тебе подбросили более чем вероятный факт, и ты схватился за него, словно пескарь, проглатывающий приманку рыбака.
Подобное сравнение задело молодого полицейского за живое.
– Полагаю, я не был уж таким простаком, – возразил он.
– Ба!.. И что же ты подумал, узнав, что господин д’Эскорваль, следователь, сломал себе ногу, выходя из кареты?
– Черт возьми!.. Я поверил в то, что мне сказали, честно признаюсь, поскольку…
Лекок искал подходящее слово. Папаша Табаре рассмеялся.
– Ты поверил в это, – закончил он за молодого полицейского, – поскольку это удивительно правдоподобно.
– А что подумали бы вы, оказавшись на моем месте?
– Прямо противоположное тому, что мне сообщили. Возможно, я ошибся бы. Но в любом случае я остался бы верен логике своей дедукции.
Это было настолько смелое предположение, что Лекок растерялся.
– Как!.. – воскликнул он. – Вы предполагаете, что падение господина д’Эскорваля – это всего лишь вымысел? Что он не ломал ногу?..
Лицо папаши Табаре неожиданно приобрело серьезный вид.
– Я ничего не предполагаю, – ответил он. – Я в этом уверен.
Глава XLII
Разумеется, Лекок доверял этому полицейскому оракулу, к которому пришел за советом, но в конце концов папаша Табаре мог и ошибаться. Ведь он уже ошибался несколько раз. К тому же известно, что все оракулы ошибаются. То, что сейчас говорил папаша Табаре, было такой чудовищной невероятностью, настолько далеко выходило за пределы всего допустимого, что молодой полицейский не смог скрыть своей недоверчивости.
– Таким образом, господин Табаре, – сказал он, – вы готовы поклясться, что господин д’Эскорваль чувствует себя так же хорошо, как мы с папашей Абсентом, что он не покидает своей спальни только для того, чтобы не разоблачать свою первую ложь?
– Я готов поклясться.
– Думаю, это было бы неосмотрительно. Но для чего вся эта комедия?..
Славный папаша Табаре возвел руки к небу, словно просил прощения за глупость молодого полицейского.
– И это ты!.. – воскликнул он. – Ты, в ком я видел преемника и продолжателя моего индуктивного метода! Ты, кто задает мне столь неуместный вопрос!.. Ну, подумай же! Тебе нужен пример, чтобы ускорить мыслительную деятельность? Пожалуйста. Представь, что ты следователь. Совершено преступление, тебе поручено провести расследование и ты отправляешься к подозреваемому, чтобы допросить его… Прекрасно. До сих пор подозреваемому удавалось скрывать свою личность…
– Я скажу себе, что магистрат, который колеблется между своим долгом и чувствами, совершает преступную неосмотрительность. Я устранюсь от ведения следствия.
– Понимаю. Но раскроешь ли ты истинную личность подозреваемого, врага или друга? Личность, известную только тебе?..
Вопрос был щекотливым, ответ затруднительным. Лекок молча размышлял.
– А я, – воскликнул папаша Абсент, – ничего не стал бы раскрывать. Друг или враг подозреваемого, я остался бы абсолютно нейтральным. Я сказал бы себе, пусть другие устанавливают, кто он есть на самом деле. Если установят, тем лучше… И моя совесть осталась бы чиста.
Это был глас честности, а не совет казуиста.
– Я тоже промолчал бы, – наконец ответил молодой полицейский. – Мне представляется, что своим молчанием я не нарушил бы ни одно из обязательств магистрата.
Папаша Табаре радостно потер руки, как это всегда бывало, когда он доставал из своего арсенала убедительный аргумент.
– Раз так, – сказал он, – сделай мне одолжение, сынок, и скажи, какой предлог ты придумаешь, чтобы отказаться от ведения дела, не вызывая подозрений?
– Ах! Не знаю, я не могу ответить сразу же… Если бы я оказался в подобном положении, я стал бы искать его, что-нибудь придумывать…
– И ты не нашел бы ничего подходящего, – прервал Лекока папаша Табаре. – Ты не стал бы поступать непорядочно, признайся… Вернее, ты прибег бы к такому же средству, что и господин д’Эскорваль… Ты притворился бы, что сломал какую-нибудь конечность… Но поскольку ты ловкий малый, ты пожертвовал бы рукой, что более удобно, и не стал бы добровольно подвергать себя длительному заточению…
По лицу Лекока было ясно, что старый добровольный помощник Сыскной полиции пробудил в нем подозрения. Однако этому четкому, в некотором роде математическому уму требовались более весомые доказательства. Недаром же он в течение нескольких лет выводил цифры.
– Значит, господин Табаре, – сказал Лекок, – по вашему мнению, господин д’Эскорваль знает, кто на самом деле Май?
Господин Табаре так резко приподнялся, что немного забытая подагра заставила его застонать.
– И ты в этом сомневаешься? – воскликнул он. – Ты еще сомневаешься? Каких доказательств ты требуешь? Неужели ты считаешь естественным, что падение следователя странным образом совпало с попыткой подозреваемого покончить с собой? Делая честь твоей проницательности, я полагаю, ты так не думаешь.
В отличие от тебя, меня там не было. Я не мог видеть все собственными глазами. Но исходя из твоего рассказа я могу восстановить эту сцену в том виде, в каком она произошла. Мне кажется, что она стоит у меня перед глазами… Слушай же. Господин д’Эскорваль, закончив расследование в кабаре вдовы Шюпен, приезжает в тюрьму предварительного заключения и приказывает проводить его в камеру Мая… Они узнают друг друга. Если бы они были одни, то могли бы объясниться и события стали бы развиваться по-другому… Возможно, все уладилось бы…