Мстислав Великий

Романова Галина Львовна

Надменный Святослав Ярославич, пользуясь слабостью и несчастьями старшего брата Изяслава, в его отсутствие занял Киев. По лествичному праву он был прав — старшему брату наследует средний, а тому молодший, — но Изяслав-то был жив. Он вернулся, взял принадлежащий ему золотой стол и правил ещё целых два года. После чего Всеволод, младший Ярославич, провозгласил, заглядывая далеко вперёд, за свою смерть — раз Святослав нарушил ряд, объявить его изгоем и лишить его сыновей права занимать великокняжеский престол. Не зря в сказках именно младший, третий сын часто оказывается и умён, и хитёр, и удачлив, ползшая в обход старших братьев богатство и красавицу-жену

в придачу. Всеволод оказался именно таким, но жизнь — не сказка, вот и пришлось ему действовать по-иному. Тем более что Бог обидел его детьми — кроме старшего Владимира, по матери носившего имя Мономах, и младшего Ростислава, не дал сыновей. Но так для Всеволода было лучше — устранить прочих родичей-соперников, и будет Владимир править Русью один, как правил Ярослав после смерти своих братьев Бориса, Глеба, Вышеслава, Святополка, Судислава, Мстислава и прочих. А Ростислав будет подручником.

Святослав Надменный умер, недолго побыв великим князем, но для его сынов путь в Киев был заказан. Они не смирились с этим. Не раз и не два приходилось Всеволоду, а после и сыну его Мономаху огнём и мечом усмирять непокорное племя. Роман и Глеб были забиты, Давид усмирён, остались двое — Олег, вырвавшийся из византийского плена и затаивший злобу на заточившего его туда Всеволода, и молодой Ярослав, коего вообще на Руси быть не должно, ибо он намного моложе любого из своих друхродных братьев-князей и переживёт их всех. Что Олег и Ярослав крепкие орешки, Владимиру пришлось узнать — по осени уже схлестнулся с ними Мстислав Мономашич, а Изяславу, второму сыну Владимира Мономаха, эта вражда со Святославичами стоила жизни.

Нерадостен потому собирался на Любечский снем Мономах. Олег не оставит своих притязаний, будет требовать доли в наследстве, но давать власть самому сильному и деятельному противнику Мономах не хотел. Олег хочет Чернигов — но не увидит его как своих ушей. Давид старший из Святославичей — вот пущай там и сидит. А Олег при нём подручником. Молодого Ярослава загнали в самый медвежий угол, к дикой мордве — там ему и место.

Так разбирался Владимир Мономах с братьями-соперниками. Но были ведь и другие.

Князья-изгои — братья Ростиславичи, Володарь да Василько и их стрый (дядя по отцу — ибо в те поры «дядька» означало «воспитатель княжича». Прим. авт.) Давыд Игоревич Волынский. Их отцы-деды умерли, не дождавшись своей очереди княжить — и потомки не видели Киева. Но затаили злобу.

Впрочем, нет. В первый же вечер, как покончили князья с беседой и разошлись по своим покоям отдыхать и ждать вечерней трапезы, к Мономаху подошёл Василько Ростиславич Теребовльский. Был он много моложе князя переяславльского, выше его ростом, стройнее и чем-то напоминал Мстислава — князь Владимир давно не видел старшего сына и скучал по нему. А вести о первом внуке — от Изяслава, второго своего сына, де гей не дождался — ещё больше волновали.

— Говорить с тобой хотел я, Владимир Всеволодич, — словно оправдываясь, сказал Василько.

— Нешто не наговорился за день? — намекнул Мономах на спор, разгоревшийся меж князьями о старшинстве и не затихавший несколько часов.

— О чём? — улыбнулся Василько. — То не такие споры. Столы делим, каждый под себя кусок побольше забрать норовим, а о главном и думы нет.

— А у тебя дума есть?

— Есть. — Молодой князь даже зарумянился, польщённый вниманием старшего. — Я на краю земли Русской сижу, в моём Подунавье кого только нет — и болгары, и торки, и берендеи, и печенеги, и греки, и своих русских хватает.

Как у вас в Поднепровье. И вороги у меня под боком — с одной стороны ляхи, с другой угры. А на юг оглянешься — греки. Хоть и мир у меня с ними, а всё ж они болгар воюют, а те нам, русским людям, родня кровная. И половцы нас тоже порой тревожат...

Это было близко и понятно Мономаху — его Переяславльская земля тоже была приграничной и тоже страдала от половецких набегов. Только в прошлом году приходили, поганые!

— Подунавье может стать русским, — горячо говорил Василько, вдохновлённый вниманием, с которым слушал его Мономах. — Мы с братом Володарем крепко стоим в тех краях. А нас не станет — у меня сыны подрастают, у Володаря тоже. Будет кому меч и щит передать. Коль переселить в Подунавье болгар, отбив их у греков, сильнее станет западная окраина Руси. Оттоль мы сможем с Европой на равных разговор вести — что с уграми, что с Польшей, что с Германией. У меня, княже Владимир, замыслов много. Володарь мне помочь обещал, но хочу я и к тебе за подмогой обратиться...

Мономах улыбнулся. Не к великому князю Святополку Киевскому — к нему, Владимиру Переяславльскому, обратился Василько за помощью, советом и разрешением. Знать, сбываются мечты — удельные князья признают его силу, недолог тот день, когда и великому князю придётся уступить золотой стол. А коли взбунтуется Святополк — Ростиславичи встанут за него. Дело за малым — так удоволить Святославичей, чтоб Олегу рот заткнуть. Он сильнее Давида и Ярослава, вместе взятых.

Высчитывая свою выгоду по достижении золотого стола, Владимир Мономах упустил из вида двоих — самого Святополка Киевского и Давыда Волынского.

Святополк получил стол по праву старшинства, хоть и не все в Киеве хотели видеть великим князем именно его. Не будучи силён, как Мономах, он искупал недостаток сил и мудрости хитростью и подозрительностью и старался, чтобы его братья не смогли объединиться против него. Что же до Давыда Волынского, то по лествичному счету он сидел гораздо ниже даже Ростиславичей, ибо по закону четвёртый сын приравнивался к старшему внуку, и выходило, что Ростислав Владимирович, отец Василька и Володаря, был равен Мономаху, а оба нынешних соседа Давыда приравнивались к Мономашичам. Это ещё более отодвигало Давыда назад, а если учесть, что он и так изгой, его положение вовсе становилось незавидным.

Когда он случайно узнал, что Василько сошёлся с Мономахом — эти двое не слишком-то и таились, ведя пространные беседы о половецкой угрозе, о Подунавье, о греках и ляхах, с которыми у Василька была вражда, — едва узнал, что эти двое строят общие планы, страх и подозрение поселились в его душе.

У страха глаза велики — чего нет, и то видят. Представил Давыд, как усилятся Василько и Мономах, да как захотят ещё большей власти над Русью. Ростиславичи обратят внимание на беспокойного соседа во Владимире-Волынском, а Мономах при их поддержке... На кого?

И Давыд бросился к Святополку.

Киевский князькам жил как под дамокловым мечом усиления Мономаха и наветам поверил. Но в самый последний момент испугался и предоставил делать всю работу своему союзнику. А Давыду некуда было отступать — кроме Владимира-Волынского, терять ему было нечего. И его слуги захватили Василько и, увезя его из Киева, ослепили.

Чёрное дело свершилось на Руси. Князья погибали в битвах, заживо гнили в порубах, умирали от яда недоброхотов, становились жертвой наёмных убийц, но никогда один князь не слепил другого, своего брата, родича.