Мстислав Великий

Романова Галина Львовна

Свой человек, священник Василий, доложил Владимиру Мономаху в Переяславль о случившемся. Крепко задумался Мономах, взяла его досада и зло, но одновременно и радость. Давно хотел он власти. Больно было знать, как по великокняжеским палатам Киева, коие он уже почитал своими, быв соправителем отца, Всеволода Ярославича, как по этим палатам ходит другой — в ЕГО палатах живёт, в ЕГО сенях пирует с дружиной, в ЕГО храме молится. Больно было покоряться Святополку, называть его старшим. Мономах сам был немолод — старший сын внука родил, по прадеду назвав Всеволодом.

Подрастают другие сыны и дочери. Об их судьбе заботился Владимир — и о Руси.

Жестокое дело — власть. Как и война, она оправдает любые жертвы, как и война, спишет всё — предательство, измену, страх пред лицом смерти и необоснованную жестокость. На всё идут ради власти — ради самого призрака её. У греков, родичей Мономаха по матери, в обычае было слепить соперников, лишать их мужественности, запирать в монастыри и травить ядами. Лестью, тайными интригами держалась власть в дряхлеющей Византии — чаще не сын наследовал отцу, не племянник дяде, но убийца своей жертве. Яд — оружие слабых.

Русь была ещё сильна. Князья гибли на поле брани, погибали, случалось, как Роман Святославич и Ярополк Изяславич, от рук наёмников. Ростислава, отца Василька Теребовльского, отравил грек — но то было дело рук иноземца. А чтобы свои, сами, ни с того ни с сего...

Когда отболело, когда схлынула первая волна гнева и жажды мести, уступив холодному расчёту, понял Владимир Мономах, что судьба поднесла ему щедрый дар. Святополк сиим деянием обесчестил себя. Тот, кто опускается до казни родичей, кто преступает только-только данную клятву, не может быть киевским князем. Его надо убрать. А кто, кроме Мономаха, сможет встать на его место? Он братьев не слепил, он за Русь радеет — ему и честь.

Владимир Мономах послал гонцов в Чернигов — дать знать Давиду и Олегу Святославичам. Хоть и были двухродные братья его врагами — как-никак, после Святополка второй по старшинству Давид Черниговский! Но пусть сперва помогут скинуть Святополка — а там поглядим!

Прискакал гонец и в Новгород.

Долго добирался он до Городища, где жил с семьёй Мстислав Владимирич. Горькая весть об ослеплении Василька достигла Переяславля в середине груденя-месяца, поздняя тёплая зима задержала распутицу ещё почти на седьмицу, так что лишь после Введения, почти в годовщину прошлогодней битвы на Колонке, доскакал гонец до новгородского князя.

Княгиня Христина с утра была плоха. Она лежала пластом в опочивальне, тяжко дыша и глядя мутным взором на мужа, что сидел подле. Ребёнок просился наружу, толкался изнутри в материнское чрево. Было больно. Точно так же Христина намучилась со своим первенцем и смутно надеялась, что и этот младенец окажется мальчиком.

Она пошевелилась, устраиваясь поудобнее, и тихо застонала. Мстислав, сжимавший в руке её потные горячие пальцы, встрепенулся:

— Что, Христя, болит?

Мамки подобрались ближе. Сенная холопка, взятая взамен пропавшей Велги, потянулась подать ковшик водицы — на неё зашикали.

— Ничего, — Христина улыбнулась. — Уже прошло.

Но сама знала, что нет. Боль внутри

росла. Её ещё можно было терпеть, но скоро она станет невыносимой.

— Замучила я тебя, — попробовала улыбнуться. — Сидишь при мне, от дел оторван...

— Да какие дела, — отмахнулся Мстислав. Знал, что в городе и без него управятся бояре во главе с Гюрятой Роговичем и Добрыней Рагуиловичем. А коли придёт до князя нужда — так гонца пришлют. Покамест всё Городище жило родами княгини Христины.

— Всё равно. Ты поди, глянь. А вдруг...

— Да как же тебя оставлю, Христя?

— Поди, поди... — прошептала она, но голос прозвучал слабо, и Мстислав не послушался жены.

Неожиданно за дверями послышались быстрые шаги и голоса. Топали мужские сапоги, слышались отрывистые крики: «Князя! Князь где?» Мстислав выпрямился как раз в тот миг, когда дверь в опочивальню отворилась, и давешняя сенная холопка сунулась в покои:

— Князя шумят. Гонец из Перьяславля.

— От отца. — Мстислав поднялся.

Бабьим вещим чутьём — роженица стоит одной ногой в ТОМ мире, потустороннем, ей ведомо то, что не подвластно прочим, — раздувшимся чревом угадав беду, Христина встрепенулась, приподнимаясь:

— Война?

— Не ведаю, — ответил Мстислав и вышел.

Христина упала на постель и вдруг застонала, запрокидывая голову. Боль опоясала чресла. Ребёнок толкнулся в животе, просясь наружу. Он словно знал то, чему ещё предстояло свершиться, и спешил в мир, встречавший его так неласково.

Мамки повскакали, засуетились вокруг роженицы, закричали, зовя девок и повитуху, которая дремала в закутке. И в ту пору, когда Мстислав, сломав печать, вчитывался в строки короткого отцова послания, его жену уже вели в жарко натопленную мыльню — рожать.

Приказ Владимира сыну был решителен — готовить полки и ждать приказа выступать. Он был уверен, что Святополк не отдаст Киева без боя. И хотя после Любечского снема у киевского князя осталось не так уж много земли, он мог поднять половцев, с которыми был в родстве, а его союзник Давыд Игоревич — ляхов. Да и неясно, как поведут себя Святославичи, узнав, что Мономах собирается отнять Киев для себя.

...Неизвестно, когда появилась эта примета — девочки родятся к миру, а мальчики — к войне. Возможно, в этом выразилось извечное стремление русских людей жить спокойно и надежда заранее предугадать, ждать ли новой беды. Испокон веков не было на Руси самого главного — мира и покоя. Только войны и перемирия. Раны заживали только для того, чтобы освободить место для новых шрамов.

Но на этот раз обошлось. После долгих мук Христина родила дочь, названную в честь одной из жён Владимира Святославича Крестителя Мальфридой. Ожидавший сына Мстислав принял дочь, а месяц спустя пришла новая весть от отца — киевляне удержали у себя Святополка, уговорили союзников — Мономаха и Святославичей — не чинить беды и после переговоров постановили, что коль скоро Святополк Изяславич всё ещё остаётся великим князем, то ему и надлежит покарать Давыда Волынского.