Мстислав Великий
Шрифт:
— Ну, добро, — набычился Ярославец. — Послушаю тебя, боярин. И батюшке поперёк слова не скажу.
На свадьбу он ехал мрачный, насупясь, и свадебные обряды исполнял будто через силу. Молодая жена не понравилась сразу. Всё в ней было чужим — и тихий голос, и тонкие, прохладные детские пальчики в его руке, подвенечный убор казался слишком тяжёл и громоздок. Она стояла, опустив глаза, и не смела даже пошевелиться. Ярославец, косясь на неё, еле сдерживал раздражение.
Иное дело — старшие князья. Святополк Изяславич ради праздника забыл о своих хворях и сиял, как будто его песком почистили. В расшитых золотом и жемчугами одеждах, со свечой в руке, он старательно, пылко
Владимир Мономах был спокойно-деловит. Для него свадьба внучки и сыновца была в первую очередь заделом на будущее. Он видел, как постарел Киевский князь, и понимал, что совсем скоро великокняжеский венец опять окажется свободен. На Ярославца он смотрел холодно — как-никак сын соперника. На внучку, которая едва доставала мужу макушкой до груди, старался не глядеть.
На пару у алтаря обращались взоры всех присутствующих. Порознь они всем были хороши, но когда их поставили рядом, сразу бросилась в глаза разница в росте и возрасте. Высокий, в отца, худой, с седыми прядями в тёмных волосах и узком клинышке бороды, с обветренным лицом и холодными колючими глазами Ярославец — и маленькая бледная Елена. Князья, овдовев, часто женились второй раз на юных девушках — не нами заведено, не на нас и кончится. У Святополка Киевского жена-гречанка младше мужа почти на тридцать лет. Сам Мономах после смерти Гиты завёл вторую жену, ровесницу своим дочерям. Но у этой пары различие бросалось в глаза. И многие гости почуяли неладное ещё там, в храме, — когда жених наклонился поцеловать невесту, та покачнулась и едва не лишилась чувств.
Наконец их оставили одних. Хоть Елена была подготовлена матерью и болтливыми сенными девками к тому, что её ждёт, она оцепенела от страха, едва за молодыми закрылись двери ложницы. Сжав руки на груди, готова была забиться в какой угодно уголок — только бы не было ЭТОГО...
Ярославец не скрывал своего раздражения. Говоря по правде, он даже на Евфимии не женился бы так скоро. Женское естество манило, зов плоти звучал громко и сильно, но любовные ласки наложниц — это одно, а жена — совсем другое. Но великий князь решил, родители невесты дали согласие — и противиться было поздно.
Ярославец сел на постель, вытянул ноги.
— Иди сюда, — приказал он, с раздражением глянув на сжавшуюся в уголке тень. — Сапоги сыми.
Елена не двинулась с места. Она знала, что должна быть послушной и кроткой, но страх сковал её члены.
— Живо! — прикрикнул Ярославец. Вдруг вспомнилась старая сказка их рода — взятая Владимиром Святославичем Рогнеда отказалась выйти за него замуж: «Не хочу розути робичича». Он, Ярославец, тоже был рождён от наложницы — пусть и не холопки, но всё же. А вдруг эта девчонка скажет нечто подобное? Страх мелькнул и пропал, сменившись гневом.
— Подь сюда! Ну? — Он встал, дёрнул жену за руку, толкая к постели. Елена вскрикнула.
— Сапоги снимай.
Девушка упала на колени. Руки дрожали и не слушались. Сапог из красной яловой кожи сидел слишком плотно, она измучилась, пока тащила его. Ярославец устал ждать, и второй сапог скинул с ноги сам, едва не задев Елену по лицу.
— Ну. — Он наклонился, за локти поднял девушку, заглядывая в лицо, и только сейчас заметил, что та беззвучно плачет. Губы жалобно кривились, нос и веки распухли и покраснели, лицо подурнело.
«Соплячка», — со злостью подумал Ярославец. Теперь возись с нею, как с ребёнком. А она ему жена! И должна быть настоящей женой!
Ожесточившись от этой мысли, Ярославец рывком опрокинул Елену на постель и стал
Потом она долго беззвучно плакала, сжавшись в комок и чувствуя внизу живота боль. Ей казалось, что она умирает, тем более что муж не проявлял к ней никакого участия — отвернувшись к стене, он молчал, словно уснул. Но тотчас встрепенулся и вскочил, едва снаружи послышались шаги и весёлые голоса.
За ними пришли. Обряд надо было доигрывать. Елена не сопротивлялась, когда Ярославец силком сдёрнул её с постели, ставя рядом с собой.
6
Свадьба — последнее, что успел сделать Святополк Изяславич в жизни. Полгода спустя перед самой пасхальной заутреней ему стало худо. Князь велел приготовить постель, прилёг немного отдохнуть — и более уже не встал.
Народ праздновал Пасху. На улицах и площадях пестро одетые горожане христосовались, меняясь крашеными яйцами, угощались блинами, пели песни и слушали скоморохов. Сновали туда-сюда коробейники, продавая пироги и сласти. В этот день даже бояре раскланивались с горожанами, а во многих усадьбах готовились пиры. Но весть о смерти великого князя заставила Киев забыть о празднике.
Путята Вышатич был в Берестове, когда умер Святополк. Едва боярин узнал о смерти князя, то бросил все дела и умчался в Киев. Там, едва вылезши из коляски, кликнул своего сотника Акинфа.
— Скачи в Чернигов, доложись князю Давиду Святославичу. Скажи — Святополк умер, тебе пора пришла занять отчий и дедов стол.
Старый боярин хорошо пожил при Святополке. Князь был слаб духом и во всём полагался на своих бояр. Посему и рассчитывал усадить на киевский стол такого же тихого и кроткого князя, чтобы можно было без помех жить прежней жизнью. Деятельный Владимир Мономах не подходил Путяте Вышатичу, спокойный незаметный Давид Святославич — другое дело.
— Батюшка, — бросился к боярину сын Мишата, — чего это будет, а? Князь-то, бают, помер! Чего ж теперь?
— А ничо! — гаркнул Путята. — И неча рот разевать. Живо скачи к свату, пущай наших подымает. Как зачнут кияне шуметь, так пусть кричат Давида Черниговского на княжение.
Мишата просиял и кивнул.
Владимир Мономах узнал о кончине Святополка на другой день к вечеру. Он собирался к праздничной вечерне, когда доложили о спешном гонце. Им оказался сын боярина Захара Сбыславича Иван. Ещё задыхаясь после скачки, молодой боярин спешился и преклонил колена перед переяславльским князем.
— Княже, — выдохнул он, — брат твой, Святополк, умре. Кияне на вече сошлись, тебя на княжение зовут. Ступай, княже, на стол отчий и дедов.
Владимир ничего не ответил. Он долго ждал этого известия, надеялся услышать его как можно раньше, и вот оно — свершилось. Святополк умер. Путь к золотому столу свободен. Только протяни руку — и вот тебе власть над Русью.
Дважды уже был Мономах близок к вершине — двадцать лет назад, когда умер его отец, последний Ярославич, но старшая отцова дружина предпочла Владимиру Святополка, старейшего в роде Ярославовых внуков. И четыре года спустя, когда Святополк ослепил Василька Ростиславича, и за сие преступление его можно было сместить. Оба раза кияне помешали — встали сперва за дедовские обычаи, за древнее лествичное право, второй раз — защищая своего князя и свои дома. Теперь, бы им тоже не его звать, а Давида Святославича. А что, если и правда — позвали уже Давида? Что тогда будет, коль два князя сразу придут княжить в Киев? У Мономаха сила, за Давидом — Русская Правда.