Мстислав Великий
Шрифт:
— Верно, брат. Киев его кликнул.
— Киев? Весь?
— Не весь. Путята мне гонца слал — мол, приходи, займи стол отчий. Я уж собрался, да вдогон другой гонец пришёл — кияне восстали. Я и остановился. Тем более что Мономаха они кликнули.
— Ох, Давид, Давид, — Олег со стоном тяжело опустился на лавку, обхватил голову руками, — что же ты наделал!
— А что я? Стану я, что ли, с Мономахом тягаться? Отказался я...
— Отказался! Сам не мог решиться — меня бы кликнул. Уж я бы им...
Олег дёрнул кулаком, грозя невидимому собеседнику, но вдруг вздрогнул. Рука сама собой упала, и короткая
Давид с жалостью посмотрел на брата. Олег был моложе его почти на пять лет, но выглядел старше на добрый десяток. Его когда-то пышные тёмные кудри поседели, поредели и распрямились, глаза потускнели и слезились, он весь как-то ссохся. Но в нём по-прежнему бушевал неистовый огонь, сжигавший изнутри во дни молодости и продолжавший пожирать душу и сейчас. С неожиданной болью Давид понял, что брат не жилец на этом свете. Он протянет ещё год-два и отойдёт в иной мир, Его убьёт не хворь, которая только теперь стала заметна, — однажды он просто сгорит.
Весть о вокняжении Мономаха и впрямь подкосила Олега. На другой день он разболелся в гостях у брата в Чернигове и оправился, уже когда Мономах торжественно въехал в Киев и венчался на княжение. Тогда настигла Олега весть, что его ближний боярин, Иван Чудинович, ехавший в Киев на встречу с Путятой Вышатичем, задержался из-за народных волнений и, прослышав от гонца о болезни своего князя, в числе других встречал въехавшего в Киев Владимира Мономаха и даже сидел вместе с ним в Березове, помогая писать новый Закон Русской земли — «Устав Владимира Мономаха». Радовало лишь одно — раз никто из прочих князей в писании Устава не участвовал, его так и не завершили.
В один из дней, когда Олег выздоравливал, к нему в покой зашёл брат Давид. Он был по своему обыкновению тих и благообразен, но печаль его была непритворна. Присев на лавку, он посмотрел на исхудавшего, бледного, постаревшего младшего брата.
— Киев от нас ушёл, брате, — молвил Олег. — Как теперь жить будем?
— Как прежде. Ты в своём Новгород-Северском, я в Чернигове, Ярослав — в Муроме да Рязани. Будем сынов растить...
— И ходить под Мономаховой рукой?
— Брате-брате, — вздохнул Давид, — вот что за печаль тебя гложет. Больно мне на неё зреть!
— А то, что Мономах наших детей лишил будущего, изгоями при живых отцах сделал, тебе не больно? Мы, Святославичи, не изгои! И детям нашим изгоями в своём роду не бывать!
— Так ведь Киев не захотел...
— Чернь! — Олег скривился. — Мономах ей подачку кинул — она и возрадовалась. Чернь обмануть легко. А сила — за боярами, за войском, за князьями!
— Вот Мономахова сила и пересилила.
Олег вздрогнул, как от удара, и отвернулся.
Часть 2
НАСЛЕДНИК ПРЕСТОЛА
Глава 5
1
В один из первых дней после вокняжения, объезжая свои новые владения, а по-иному говоря, вспоминая старое, — ведь в молодости он уже жил в Киеве, в годы правления отца, и помогал ему в сем трудном деле, — Владимир Мономах заглянул в Печерский монастырь.
Избавленные от грозящего народного бунта и погрома монахи встретили нового киевского князя поклонами. Его предшественник и двухродный брат Святополк Изяславич часто баловал монастырь дарами. Отправляясь куда-либо, всякий раз принимал благословение от монастырского игумена, а возвращаясь, тоже заглядывал в Печерскую лавру и благодарил Бога за окончание трудного пути. В день своей кончины он хотел стоять Пасхальную литургию именно здесь, да не успел.
Искони княжеская власть на Руси была опорой монастырям и храмам. Именно князья закладывали храмы, помогали монахам дарами и наделяли их угодьями. Редко кто из бояр и ещё реже знатных купцов мог расщедриться на такое, а простой люд мало и неохотно вносил свою лепту: Ибо сильны ещё были тёмные языческие привычки. Церковь нещадно обличала их, боролась с душой народа, как с деревянными идолами, но много ещё должно было утечь воды, чтобы простой люд совсем забыл о памяти предков. Русскую душу не поймут ни греки, ни латиняне, ни иудеи — даже князья и то не спешили совсем отрываться от земли.
Владимир Всеволодович показал себя обычным князем-гостем — принял благословение игумена, помолился перед мощами святого Антония Печерского и его ученика Феодосия. Передал монастырю дары и трапезовал вместе с монахами, благо не миновали ещё все пасхальные празднества. А после, беседуя с игуменом, поинтересовался летописанием.
— Слышал я, будто князь Святополк Изяславич наказал здешним монахам сотворить повесть, откуда есть пошла земля Русская?
— Истинно так, сын мой, — кивал головой игумен, важный, словно боярин. Он и был боярского рода и даже приходился кем-то по женской линии покойному Путяте Вышатичу — Брат наш, Нестор, сей труд пишет уж тринадесять годов без малого.
— Желал бы я побеседовать с сим учёным мужем.
Игумен выказал согласие и поднялся, чтобы проводить князя в келью летописца.
Нестор только-только приступил к работе. Он дорисовал красную заглавную буквицу, дождался, покуда высохнет краска, и взялся за перо, чтобы описать мятеж киян и послание к Мономаху в Переяславль. Прежде было некогда — то Пасха, то ждали мятежа и погромов, то встречали нового князя и служили благодарственные молебны. Нестор уже прописал, как Мономах въехал в Киев во главе своих дружин, когда дверь в маленькую келью отворилась и вошёл сам князь. Невысокий, широкоплечий, в ярких одеждах, живой и порывистый в движениях несмотря на лета — недавно исполнилось шестьдесят, а по виду моложе, — новый киевский князь заполнил собой тесную келью и, загородив оконце, словно источал свет — так ярки были его корзно, охабень и дорогой пояс, расшитые золотом и серебром. Рядом с облачённым в тёмную рясу худощавым, отрешённым Нестором он казался ещё моложе и живее.