Мстислав Великий
Шрифт:
1
Князь новгород-северский, Всеволод Ольгович, не в пример своему тёзке, был полон самых разных дум. Женитьба на дочери великого князя окрылила его. Сын неистового Олега понял, что больше не может довольствоваться Новгород-Северским — как когда-то его отцу, этого город был мал молодому князю. Вот Святославу в самый раз им владеть. Старшему же Ольговичу хотелось Чернигова.
Но на беду там сидел стрый Ярослав Святославич — князь спокойный, деловитый, занимающийся хозяйством и не желавший перемен. Подросшие сыновья держали Рязань, Муром
Всеволод Ольгович не мог спокойно на это смотреть. После смерти Мономаха Ярославу бы бороться за великое княжение — пусть ненадолго, пусть лишь для одного из сыновей Святослава Надменного, да восторжествует справедливость! — но нет! Ярослав Муромский был так доволен Черниговом, что и слышать не хотел об остальных городах. Под стать ему оказались и сыновья Давида Святославича, во всём слушавшиеся стрыя.
Не таков был Всеволод. Вскоре после женитьбы он стал впотай сноситься со старыми отцовыми боярами. Некоторые умерли от старости и хворей, но жив ещё был Иван Чудинович, старый советник Олега. И хотя умер уже Торчин, бывший при Олеге на Витичевском съезде, но сыны его помнили своего князя. Оставшийся при Всеволоде боярин Борей то ездил сам, то посылал отроков. По городу пошёл слушок, что Ольгович хочет вернуться домой.
На Чернигов Всеволод собирался как половец в набег — ранним летом, когда поднялась трава и кони отъелись вдосталь. Так же как половец, он не стал никому трубить о своих планах. Единственными, кто знал о походе, были двое средних братьев — Святослав и Игорь. Оба сидели в маленьких городках по Сейму, оба слушались Всеволода и сразу согласились дать ему свои дружины. Двух других братьев, Глеба и Ивана, новгород-северский князь решил ни о чём не оповещать — оба были слишком робки для подобных дел. Чего доброго, сглазят!
Знала всё, разумеется, и молодая жена. Рогнеде было уже шестнадцать лет, она расцветала, обнаружив цепкий живой ум. За разум, а не за красоту или родовитость и любил её Всеволод. Но, любя жену, по-прежнему частенько смотрел на сторону. Рогнеда знала, ревновала, но прощала.
Был дождливый день, когда дружины Ольговича выступили из Новгород-Северского. Шли, разбившись на несколько полков, обходя Чернигов с разных сторон. Двигались по-половецки ходко, нигде не задерживались. Всеволод был уверен боярами, что у Ярослава Святославича нет большой дружины — лишь вой, которые прежде служили Давиду Святославичу. Из них иные ушли на покой, поселившись в своих деревеньках, а иные подались к молодым княжичам. Подле нового князя осталась едва половина. Торчиновичи и Иван Чудинович клялись, что в нужный час помогут своими дружинами.
Бояре не подвели. В условленном месте, недалеко от Сновска, на полки Ольговича наехали боярские дружины. Сей городок, увидев великое множество воев, поспешил открыть ворота и сдался.
На другой день полки подошли к Чернигову. Ярослав Святославич только что воротился от вечерни и пребывал в сладком умиротворении, когда с улиц донёсся тревожный перезвон. Князь стряхнул сонную дрёму, в которую уже проваливался, ожидая, когда пойдёт в ложницу, и глянул в окно. На подворье шумели и суетились люди. Ярослав Святославич бросился в сени.
— Кто? Что? — спрашивал он. — Поганые?
Тиун
— Ба-атюшка князь, — дрожащим голосом простонал он, — Всеволод Ольжич... сыновец твой...
— Что?
— Здеся...
От полков вперёд были высланы гонцы — отроки боярина Чудиновича. Они наскоро переговорили с привратниками, и те беспрепятственно пропустили в город дружину Ольговича. Через другие ворота тем временем входили боярские дружины. Народ в то время шёл из церкви. Распугав стремительным наскоком горожан, вои мимо Успенского собора помчались к княжескому терему. Их отчаянный скок встревожил звонаря на колокольне, и он не придумал ничего лучшего, как начать бить в набат.
Ярослав Святославич не успел и слова вымолвить, удивлённый появлением сыновца — за все годы, что он был черниговским князем, Всеволод ни разу не навестил стрыя, — как вдруг в ворота заколотили рукоятями мечей.
— Княже, — к Ярославу кинулся сотник Вавила, — Ольгович оружным пришёл. Не вели отворять — не было бы худа!
Но было поздно — не ждавший нападения Ярослав не озаботился запереть ворот. Засов, на который их собирались закрыть, отлетел от тяжёлого удара, и конники ворвались во двор.
— К оружию! — закричал Ярослав, взбегая на крыльцо. — Враг у ворот! Двор был уже наводнён всадниками. Они теснили Ярославовых дружинников, которые горохом посыпались из молодечной избы и гридни, на ходу натягивая брони. Завязалась схватка. Черниговцы дрались отчаянно, ибо северцы с ходу кинулись убивать, не разбирая, кто перед ними.
— Князя! — загремел над шумом битвы молодой злой голос. — Князя ищите!
— Всеволод! — узнал Ярослав Святославич. Он даже подался вперёд, чтобы получше разглядеть сыновца, но тут жёсткая рука схватила за плечо. Стремительно обернувшись, князь узнал сотника Вавилу.
— Беги, князь! — выдохнул тот. — Спасайся!
На дворе негде было ступить, и Ярослав ринулся в терем. Через окно или задние двери можно было выскочить, потайной калиткой выбраться из усадьбы и положиться на удачу. Эх, коня бы где достать!
— В терем! — кричал Всеволод, спешиваясь у крыльца. — Там ищите!
На верхней ступени его встретил Вавила — с мечом и щитом, в одной рубахе, со злым оскалом в бороде. Поняв, что верный пёс до последнего вздоха будет защищать хозяина и даст ему время убежать, Всеволод всё же начал бой. Он был высок, крепок, силён и молод, кроме того, был не один и сумел оттеснить Вавилу со ступеней на широкое крыльцо. Но сотник по-прежнему загораживал дверь, и обойти его не было возможности.
Помог случай. Кто-то из спутников Ольговича метнул в сотника копьё. Вавила отбил щитом, но открыл бок, и в этот бок Всеволод со всей силы ткнул мечом. Рязанец покачнулся, поднял меч, продолжая бой, но не удержался на ногах и рухнул, заливая кровью крыльцо. Мимо него в терем ринулись дружинники...
Ярослав метался в ставшем тесным тереме. Бежать в ночь в чём был? Никогда! Князь ринулся в свои покои, вспугнул дворовую девку Марфу, которая стелила ему постель и иногда ласкала по ночам, толкнул с дороги кого-то ещё и стал торопливо рыться в сундуке. Всё добро взять невозможно, но кое-какие вещи он не мог оставить. Женино обручье, дорогой опашень на бобровом меху, гривны, кольчугу германской работы, рыцарский стилет — дар материна брата...