Мстислав
Шрифт:
– Она, старик, на рыбе выросла.
– А вот мы, княгинюшка, тя запечённой рыбой попотчуем.
Обмазав глиной сазана, бригадир разгрёб огонь и засыпал рыбу жаром. Потом гридни раскатали для князя и княгини ковёр, достали две чаши и ложки, а старый рыбак нарезал ломтями ржаного хлеба, почистил луковицу.
Мстислав и Добронрава ели уху, прихваливая. Она действительно получилась жирная и сладкая.
В стороне гридни и рыбаки, рассевшись вокруг больших мисок, ели уху споро. Добронрава достала из жара запечённого сазана, очистила от глины и, отломив
Не заметила княгиня, как и день пролетел. В Чернигов воротились потемну.
3
Утаил Василько от Мстислава, как, отпуская в Чернигов, Ярослав попрекнул его:
– Ты служил мне с оглядкой на князя Мстислава, потому не. стану держать тя в Киеве.
Обидно Васильку. О какой оглядке вёл речь князь Ярослав, разве что не захотел гридин обнажить меч против тмутараканцев на Лиственном поле? Но ведь честно сказал: там, в дружине Мстислава, его товарищи.
За столом в трапезной Василько о сказанном Ярославом промолчал: и так вдосталь вражды между братьями. Корысть гложет князей. Эвон сколько крови пролил окаянный Святополк, братьев извёл, ляхов и печенегов на Русь водил…
В воскресный день Василько выбрался на торг. Он и меньше киевского, что на Подоле, и товаром победнее. По всему видать, не все корабли в Десну заходят, Чернигов стороной минуют. Оттого и ремёслами Черниговская земля не может потягаться с Киевом. Разве что гончары да кожевники киевским не уступят. А ещё плотницких дел умельцы, каких и в Киеве не всегда встретишь. Вон каким узорочьем искусным оконца обналичивают, резьба балясин на загляденье.
И ещё подивился Василько, что редко кого в Чернигове в лаптях увидишь. И то больше из сел приезжают. А шить сапоги черниговцы мастера. Что мужские, что женские тачают красиво, стежок к стежку кладут, залюбуешься.
Побродил Василько по рядам торговым, у пирожниц задержался. Бабы едва рукава не отрывают, зазывают. А пироги румяные, теплом отдают. Сбитенщики горланят:
– Сби-итень! На мёду насто-ян!
Съел Василько пирог с ливером, запил горячим сбитнем, к оружейникам завернул.
Броня свейская синевой отливает, однако бармица кольчужной вязки погрубее, чем у черниговских мастеров. Оружейник бородатый, глаза смешливые, посоветовал:
– Коли жить хочешь, гридин, бери бармицу вязки черниговской, она от любого меча убережёт.
Но Васильку броня не нужна, он её из Киева привёз, а вот лук и колчан со стрелами дальнего боя ему приглянулся. Поторговался, купил.
Ночью Василько сон увидел. Что случилось с ним наяву, повторилось: как на порогах на их ладью печенеги напали и Васильку лук, купленный в Чернигове, пригодился. Чем бы сон закончился, ему невдомёк, гридни в дозор собирались, расшумелись, разбудили.
Позвал Мстислав Василька:
– Ты, гридин, немало повидал и в ратном
Василько ту сотню знал, она из черниговских молодцев, но в ратном деле не смыслят. На них бы деда Путяту, какой его, Василька, обучал. Но не стало Путяты. Значит, настала пора ему отроков уму-разуму наставлять, то, чему старый воин его научил, молодым гридням передать.
Выведет Василько сотню за город и на луговине учения устраивает, благо погода сухая. То пешему бою, то конному. Мечом гридни орудовали, копьём разили. А то в стрельбе из лука состязались.
– Печенежин - враг коварный, - говорил Василько, - зазеваешься - и нет тя. Степняка бери ловкостью и меткостью. А против варяга стойкость нужна. Они вепрем ломят, а вы их с крыльев охватывайте, они того не выдерживают…
Как-то поздним вечером отправился Василько дозоры проверить. Потянуло морозом, и срывался первый снег, мелкий, колючий. Запахнул Василько подбитый мехом плащ, шапку лисью поглубже надвинул. Зашагал к выходу из детинца. Под ногами ледок похрустывает, легко дышится. Миновал усадьбу боярина Димитрия. В оконцах темень. Василько о боярыне подумал тепло, по-доброму. Вспомнил, как боярин Димитрий послал его к Евпраксии с донесением, и боярыня приняла гридня в своей опочивальне, горячая ото сна…
У городских ворот караульные, молодые гридни, костерок развели, отогревались, разговаривали. Присел Василько к ним, послушал. У отроков одно на уме - молодки. Усмехнулся Василько, сам таким был. Вернулся в гридницу. Спал не спал, рассвело.
Однажды повстречал княгиню она из церкви шла. На Добронраве шубка горностаевая, шапочка беличья, а на ногах сапожки красного сафьяна. Лицо бледное - видать, бессонница одолела. Остановилась, спросила участливо:
– Как живётся тебе, Василько, в Чернигове? Князь сказывал, ты теперь сотник.
– Верно, княгиня, отроков учу.
– Пора, Василько, семьёй обзавестись, ты ведь князю одногодка, не так ли?
– Не сыскал такой девицы, княгинюшка, - отшутился Василько.
Но Добронрава шутки не приняла:
– Я тя, Василько, сама оженю. Приглядись к дочери боярина Парфёна, и лицом, и статью удалась.
Рассмеялся Василько:
– Коли ты, княгинюшка, сосватаешь, так тому и быть. Только как я ту суженую увижу?
– Ты к ней в церкви приглядись, не всё тебе на поле с гриднями резвиться…
На третий день Крещения была свадьба. С лёгкой руки Добронравы женили Василька, взял он в жены дочь боярина Парфёна, Марью. Столы накрыли в гриднице, вся большая боярская дружина пировала, а к вечеру на санях катались. Целым поездом выкатили. Князь с княгиней и Василько с Марьей в одних сидели. Резво бежали кони, легко скользил полоз, а вокруг снега намело, завалило лес и реку. Мстислав сказал радостно:
– Коли снега на Крещение надуло, быть урожаю доброму.
Добронрава к князю прильнула, разрумянилась, а тот одной рукой жену придерживает, другой Марью обнимает: