Мученик англичан
Шрифт:
Но во время процесса маршала Нея оба больших зала кабачка оставались пустынны, молчаливы и мрачны. Причина этого была чисто дисциплинарного характера: по высшему распоряжению на время разбирательства дела гарнизону было запрещено отлучаться из казарм. Бедные заключенные вздыхали за своими окнами, проклиная пэров Франции, прокурора и судей и с нетерпением ждали дня освобождения, чтобы снова навестить любимый кабачок. Все в казармах томились от ожидания конца этого бесконечного процесса, державшего под арестом солдат. Многие, не особенно сокрушаясь об участи
Связь с внешним миром имели только караульные солдаты, обозный, ездивший на почту, и курьер, посылаемый в город с рапортами офицерам. Они пользовались при этом случаем, чтобы побывать в кабачке «Солдат-Земледелец» или другом каком-нибудь излюбленном ресторанчике.
Утром первого декабря в кабачке за бутылкой вина сидели два обозных с квартирмейстером военной школы и жаловались на скуку заключения и длительность процесса. Двое сидевших за соседним столом штатских, в которых можно было легко узнать бывших военных, очевидно, вполне разделяли мнение беседовавших и незаметно вмешались в их разговор. Младший из штатских, сидевший против высокого молодца с длинной седой бородкой и большой палкой, сказал, чокаясь стаканом с солдатами:
– Очень досадно, что вы арестованы именно теперь, так как вот этот господин, – он указал на сидевшего против него гиганта, который в виде приветствия несколько раз повернул свою дубинку, – вместе со мной уполномочен пригласить некоторых из вас завтра на хороший" обед.
– Да, на изысканный обед. У меня записаны имена приглашенных, – сказал гигант, вынимая из кармана бумагу. – Вот они: Одри, Буатар, Готье, Пелу…
– Это наши сержанты. Так вы знаете их? – спросил один из солдат.
– Не мы, но тот, кто приглашает их обедать. Вот еще: Арно, Лебрень, Матье и Валабрег…
– Это капралы.
– Не забыты и простые солдаты: Балавуань, Картье, Пти, Сальвини…
– Все старые служаки, – заметил другой солдат.
– Самые старые в полку, – подтвердил гигант, – и они нарочно из любезности выбраны приглашающим.
– А кто же это желает так угостить наших стариков?
– Одна дама, бывшая маркитантка, которая, получив небольшое наследство, желает попотчевать славных ребят, а так как пригласить всех невозможно, то она и выбрала самых старых по службе.
– И совершенно справедливо! – сказал молчавший до сих пор квартирмейстер.
– К несчастью, это не удастся, – вздохнул первый из говоривших солдат. – Однако почему она не отложит эту пирушку, пока кончится наше заключение?
– Это невозможно, – сказал штатский. – Она непременно хочет сделать ее завтра, это ее фантазия, видите ли. Ведь завтра, – прибавил он, понизив голос, – второе декабря!
– Годовщина Аустерлица! – напомнил его спутник.
– День коронации императора, – прибавил гигант, внушительно поворачивая свою дубинку, как бы желая выразить этим особое уважение к двойной славной годовщине.
Квартирмейстер
– Я не знаю, ни откуда вы, ни имени того, кто приглашает нас, но, товарищи, я доверяю вам. Мне кажется, что вы тоже служили при том? Мне обидно, тысяча чертей, что я не буду с вами, если завтра вы будете пить за здоровье… вы знаете – чье…
– Да, друзья, – сказал младший из штатских, – мы собираемся праздновать коронование нашего императора, пленника англичан, и день его лучшей победы. Вы можете довериться нам: я – генерал Анрио, а мой товарищ – адъютант ла Виолетт.
– Бывший тамбурмажор первого гренадерского полка, – вставая, отрекомендовался ла Виолетт, взяв на караул дубинкой.
– Мы все за императора! – сказал один из солдат, почтительно чокаясь стаканом с Анрио.
– Так вот, товарищи! Так как нас всех соединяет общее чувство к тому, кого больше нет с нами, так как мы все равно преданы нашему орлу, то знайте, – сказал генерал Анрио, – что дело идет не о простой пирушке в память нашей славной победы. Лицо, поручившее собрать вас, – герцогиня Лефевр.
– Мадам Сан-Жень! О, мы хорошо знаем ее!
– Герцогиня, – продолжал Анрио, – как и все дети Франции, огорчена и возмущена при виде этих бывших эмигрантов, ренегатов империи, изменников, присоединившихся к чужестранцам, которые посылают на казнь маршала Франции, героя нашей армии, неустрашимого Нея, гордость нашей родины!
– И его расстреляют как дезертира, шпиона, как дурного солдата, может быть, уже послезавтра! – сказал ла Виолетт, свирепо ударяя дубинкой по полу.
– И нет средств помешать этой подлости? – спросил один из солдат. – Расстрелять маршала! Это ужасно!
– Нельзя ли устроить его побег? – спросил сержант.
– Можно, – сказал Анрио, – и вы можете, товарищи, сильно помочь нам в этом деле.
– Что надо делать? Говорите, генерал, я отвечаю, как за себя самого, за этих товарищей, – сказал старший из солдат.
– Вы знаете тех сержантов, капралов и рядовых, чьи имена были сейчас прочитаны? Преданы ли они родине? Ненавидят ли Бурбонов и жалеют ли нашего императора?
– Они все служили при нем. Все это старая гвардия!
– Мы так и думали, выбирая их. Эти ветераны назначены нести завтра вечером караул в Люксембурге, – продолжал Анрио. – Они составят особый караул маршала. Двоих или троих из них знает наш друг ла Виолетт. Ему хотелось бы поговорить с ними, предложить им помочь освободить маршала.
– Все они, конечно, будут согласны, но это серьезное дело. Ведь расстреляют, в свою очередь, и их, если бегство маршала откроется.
– Нет, мы приняли меры, – сказал Анрио, – никто из них не пострадает. Им надо будет только вовремя закрыть глаза. Стража может не узнать пленника, бежавшего переодетым.
– А, это другое дело, генерал; я уверен, что ни один из этих молодцов не узнает маршала, если ему удастся ускользнуть. Это решено, теперь вам остается только успокоить наших товарищей.