Мудрецы Талмуда

Штайнзальц Адин

Столкновения этих двух мудрецов исчисляются сотнями. Их споры рассеяны по всем трактатам Талмуда, и потому трудно подвести под них какой-то общий знаменатель. Мнения Абайе и Равы не совпадали по очень широкому кругу вопросов, причем расхождения были вызваны различными причинами. Мудрецы часто опирались на разные источники. Тем не менее, удается разглядеть некую внутреннюю связь, пронизывающую высказывания каждого из мудрецов — даже когда на первый взгляд их мнения кажутся внутренне противоречивыми.

Для примера возьмем один из самых известных споров Абайе и Равы, исключительно важный также с точки зрения ѓалахических выводов. Речь идет о ѓалахическом понятии йеуш ше-ло ми-даат [15] . Когда можно констатировать, что хозяин отчаялся найти потерянное? В тот миг, когда вещь была утрачена, или позже, когда ему стало известно о пропаже? Решение этого частного вопроса имело далеко идущие последствия для широкой сферы ѓалахического законодательства, связанного с потерями и находками. В частности, от него зависело определение момента, с которого потерянная вещь становится бесхозной, как и определение самого понятия потеря. Философский аспект обсуждаемой проблемы также чрезвычайно интересен. Ведь по сути, обсуждается взгляд ѓалахи на понятие ретроактивность.

Рава полагал, что существует йеуш ше-ло ми-даат, т. е. такой йеуш, который не зависит от осведомленности хозяина о пропаже. По мнению Равы, ретроактивной йеуш возможен. Абайе, отрицавший возможность ретроактивного отчаяния, напротив, считал, что йеуш обусловлен осознанием утраты. Владелец должен как-то выразить свое отчаяние. И потому до тех пор, пока ему неизвестно о пропаже, даже безвозвратно потерянная вещь не может считаться бесхозной. Оба мудреца — и Рава, и Абайе занимают в этом споре необычные для себя позиции. Ведь в других подобных случаях, из которых, казалось бы, следуют те же самые выводы, их позиции прямо противоположны. Например, в вопросе о том, с какого момента следует дисквалифицировать лжесвидетеля [16] , Абайе придерживается той точки зрения, что все показания такого свидетеля должны быть дисквалифицированы ретроактивно — с того момента, как он дал ложное показание. В то же время Рава полагает, что дисквалификация не может происходить задним числом. Она вступает в силу только после того, как суд вынесет соответствующее решение, и после этого распространяется лишь на будущее. Однако в действительности в подобном обмене позициями нет ничего удивительного. Ведь различия между Абайе и Равой не исчерпываются юридическими вопросами. Они проистекают из несходства мировоззрений. Абайе, как правило, руководствуется формальными критериями, в то время как Рава — реалист. Абайе почти всегда видит проблему и подходит к ее решению с формальной точки зрения. В этом сказывается не столько влияние его дяди, Рабы, сколько влияние наставника — рава Иосефа, чья удивительная память вмещала несметное множество ѓалахических преданий. Абайе продолжил дело учителя. Он не только впитал сокровищницу ѓалахических традиций, которую тщательно сохранял, но унаследовал и формальный подход к Ѓалахе.

[15]

Бава Меция, 21Б. По поводу значения термина йеуш см. глоссарий.

[16]

Свидетель-злоумышленник — Абайе говорит, задним числом признают негодным. Рава говорит: Отсюда и далее негоден. (Бава Кама, 72Б; Санѓедрин, 27А).

Как и его учитель, Абайе видел сущность законодательных актов не в том, как они повлияют на общество. Он усматривал сущность законов в них самих, в их незамутненной чистоте и правильности. Таков был подход Абайе, и он придерживался его последовательно — как в тех случаях, когда требовалось применить закон задним числом, так и тогда, когда не требовалась.

Как уже говорилось, в случае со лжесвидетелем Абайе полагал, что его следует дисквалифицировать с того момента, как он начал давать ложные показания, а не после того, как суд объявил его лжесвидетелем. Дисквалификация лжесвидетеля касается самой сущности свидетельства, и потому неважно, знал ли кто-то о том, что свидетель лжет, или нет. Точно так же Абайе полагал, что потерянная вещь действительно становится бесхозной лишь с того момента, когда владелец заметит пропажу, и несущественно, сколько времени ему потребуется на это. То, что объединяет оба случая — нежелание считаться с реальностью. Требование дисквалифицировать лжесвидетеля задним числом кажется справедливым, но на деле угрожает расстроить систему судопроизводства. А отстаивая невозможность ретроактивного йеуша (что также представляется весьма разумным), Абайе лишает человека, нашедшего потерянную вещь, надежды на обладание ею. Ведь на практике почти никогда невозможно установить, известно ли хозяину о пропаже и осталась ли у него надежда найти ее. В том и другом споре Абайе применяет одинаковый формальный подход: решение должно быть справедливым с точки зрения Ѓалахи, а то обстоятельство, что на деле оно трудноисполнимо, ничего не меняет.

Хотя в двух приведенных выше примерах Ѓалаха последовала мнению Абайе, это скорее исключение, чем правило. В подавляющем большинстве ѓалахическое законодательство предпочитало мнение Равы. Сложные интеллектуальные построения Равы оказались ѓалахически более приемлемыми, чем формальный подход Абайе. Прагматик Рава стремился применить Ѓалаху в реальных условиях, то есть приспособить формальный закон к живой действительности. Хотя подобные практические соображения отнюдь не всегда выдвигались в ходе обсуждения, их, тем не менее, невозможно было игнорировать. Ведь они существовали всегда. Рава пытался решить проблему, проистекающую из недостаточной согласованности ѓалахических споров с реальным положением вещей. Он добивался соответствия между действительностью и Ѓалахой ценой обоюдных уступок. Проблема, которую стремился решить Рава, не была скрыта и от Абайе. Но его принципиальная позиция заключалась в том, чтобы игнорировать это противоречие. В его представлении Ѓалаха и действительность были двумя разными сферами, существовавшими каждая сама по себе. Ѓалаха устанавливает ясные завершенные законы, близкие к совершенству. Каждый из законов наделен собственным идеальным существованием. Поиск надлежащей формы и сбережение ее неприкосновенности — само по себе важная задача. Даже если в жертву форме приходится приносить нерешенные практические, а порой и теоретические проблемы — Абайе это не беспокоит. Доводы и внутреннюю логику обычной юридической практики он с готовностью оставляет другим, как, впрочем, и обязанность учитывать последствия принятых законов для общества. То, что его заботит — сохранение в изначальной целостности, неприкосновенности и чистоте неизменных ѓалахических принципов.

Поэтому Абайе часто готов был принять то, что оказывалось неприемлемым для его коллег — разночтения источников и концептуальные несоответствия в учении одного и того же мудреца, несовместимые друг с другом ѓалахические позиции, ибо с его точки зрения каждая из позиций обладала самодостаточным существованием и внутри себя была истинной.

Человеческая близость между Абаей и Равой возникла вопреки совершенно несхожим мировоззрениям. Полярная противоположность

взглядов отразилась в учении этих мудрецов, запечатленном Талмудом. Абайе и Рава дружили с детства. Они учились у одних и тех же учителей [17] . Несмотря на пропасть, пролегавшую между сыном обеспеченных родителей и бедным сиротой, а позже — между обездоленным страдальцем и безмятежным баловнем судьбы, несмотря на вечные споры по многочисленным и разнообразным вопросам, дружба, завязавшаяся в раннем детстве, никогда не прерывалась.

[17]

Абаке и Рава (детьми) сидели у ног Рабы. Спросил их Раба: Кого благословляют? Ответили: Милосердного. Спросил их: А Милосердный где обитает? Рава показал на потолок, а Абайе вышел из дома и показал на небо. Сказал им Раба: Оба вырастете мудрецами. (Брахот, 48А).

Абайе и Рава, как и возглавляемые ими дома учения, не дискутировали по личным вопросам. Они обсуждали принципиальные проблемы, вникал и в сущность явлений. Вместе с тем различия между мудрецами основывались на разнице их характеров и несходстве взглядов на мир. Раба оставался реалистом, прагматиком, тогда как Абайе всегда тяготел к чистому Закону. Этот Закон не позволял практической юриспруденции смутить себя хитроумными житейскими доводами и не нуждался в упорядочении извне. Абайе, подобно храмовому священнику, видел свою миссию в сохранении Традиции, которой угрожали искажения. Он бдительно оберегал Закон в его первозданной чистоте и незамутненности.

Муж мудрый и несчастливый, Абайе не добился изменения господствовавшей в ѓалахическом законодательстве тенденции. Ѓалаха почти никогда не следует его мнению. Но его вклад в развитие еврейской мысли, в искусство ѓалахической дискуссии неоценим. Образ Абайе навсегда остался рядом с образом Равы. Чета этих мудрецов подобна двум столпам, на которых зиждется здание Талмуда.

Рав Аши

Рав Аши возглавлял талмудическую академию в Суре. Он считается главным доставителем Вавилонского Талмуда. Талмуд не был окончательно завершен при жизни рава Аши. На его страницах имя рава Аши упоминается в ряду трех выдающихся мужей в истории Израиля, соединявших в себе мудрость Торы с человеческим величием и высоким социальным положением. Каждому из них в свое время принадлежала верховная власть над еврейским народом: От дней Моше-рабейну до рабби Иеѓуды ѓа-Наси не найдем Торы и величия в одном месте, и от дней рабби Иеѓуды ѓа-Наси до рава Аши не найдем Торы и величия в одном месте [1] . Как правило, на протяжении еврейской истории бразды политического правления и ключи от Торы пребывали в разных руках. Подобное разделение не обязательно являлось следствием политического умысла. Порой оно проистекало просто из естественной человеческой ограниченности — не каждый мудрец был способен встать у кормила правления, и немногие из власть имущих постигали мудрость Торы. Тем не менее, из поколения в поколение сохранялось стремление соединить духовное и политическое руководство в одних руках. Идеалом оставался мудрец, обладающий государственным мышлением, и государственный муж, наделенный мудростью Торы. Однако идеал, к сожалению, редко удавалось воплотить в жизнь. Поэтому рядом с политическим руководством, а порой и в оппозиции к нему, стояли духовные вожди народа, зачастую лишенные какого бы то ни было политического и общественного влияния.

[1]

Титан, 59А.

Кажется странным, почему об исключительной личности рава Аши нам известно так мало. Ведь в событиях своей эпохи он играл ключевую роль. Мы не знаем, из какой семьи он происходил и, по сути, можем только гадать, как звали его отца. Можно лишь предположить, что богатство, которое помогло раву Аши утвердиться в качестве политического лидера, он приобрел по наследству. Более того, неясно даже у кого учился рав Аши! Правда, мы встречаем его реплики в спорах с мудрецами предшествующего поколения. Но и здесь высказывания рава Аши принадлежат не ученику — они обличают зрелого мудреца. Это ощущение сохраняется и в тех случаях, когда согласно всем подсчетам рав Аши должен был быть еще совсем юным. Уже тогда он выступает с самостоятельными суждениями, что дозволялось только самым старшим ученикам.

Вопреки таинственности, окутывающей образ рава Аши, не вызывает сомнений, что уже в молодости — быть может, не достигнув двадцати лет, — он прослыл великим мудрецом. Слава пришла к нему рано. Сомнительно, чтобы пост главы академии рав Аши занял в зрелые годы. По всей вероятности, он удостоился его лет в двадцать с небольшим. Этот факт выглядит еще более поразительным, если мы вспомним, что в ту эпоху должность главы талмудической академии в Суре или Пумбедите считалась самой почетной в еврейском мире, причем не только в глазах вавилонского еврейства, но и всего народа. И вот, столь высокий пост занял совсем молодой человек, почти юноша! Позже, в эпоху гаонов, упоминание имени нового главы академии сопровождалось титулом великий царь. Из этого видно, как высоко на еврейском небосклоне взошла звезда рава Аши, несмотря на его юность. В годы его пребывания на посту главы Сурской академии йешива Пумбедиты лежала в руинах, и ее деятельность временно прекратилась. Еврейское население Эрец Исраэль стенало под гнетом Византии, пытавшейся жестокими мерами побудить евреев к переходу в христианство. Бесконечные гонения ослабили еврейство Эрец Исраэль, и страна потеряла прежнее значение духовного центра, которое перешло к Вавилонской диаспоре. Таким образом глава Сурской академии был уже не первым среди равных в Вавилонии: в тот момент ни там, ни в других странах не осталось очага Торы, способного соперничать с академией в Суре. И глава этой академии считался в еврейском мире самым уважаемым руководителем.

Престиж рава Аши среди мудрецов также был необычайно высок. Например, такой выдающийся законоучитель, как Равина Первый, один из старейших и самых прославленных законоучителей своего поколения (он был старше рава Аши), видит себя не коллегой, а скорее учеником главы академии [2] . В политике, как и в Торе, авторитет рава Аши был непререкаем. Величайший из законоучителей своего поколения, признанный вождь всего еврейства, рав Аши превосходил влиянием Главу Изгнания, и тот признал его первенство, хотя мудрец не принадлежал к дому Рош ѓа-Гола и не состоял с ним в какой бы то ни было родственной связи.

[2]

Сказал ему (Равине) рав Аши. Почему господин стоит передо мной? Ответил ему Я ведь ученик, из старших учеников господина. (Эрувин, 63А).