Муля, не нервируй…

Фонд А.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Н-ничего, — пробормотала девушка и схватила стакан компоту. Припав к нему, она сделала несколько больших глотков, цокая о край стакана зубами.

— Я могу чем-нибудь помочь? — тихо спросил я, стараясь не привлекать внимания.

— Мне уже никто не поможет! — девушка таки не смогла сдержать слёз и уткнулась в носовой платок. Потом опять нервно схватила стакан, но он был уже пуст.

Я дождался, пока она выплачется и протянул ей свой стакан с компотом:

— Вот.

—

С-спасибо, — она схватила мой стакан и принялась жадно пить.

— А теперь рассказывайте, — велел ей я, когда она допила.

Она вздохнула и рассказала. История оказалась до банального проста. Нужно было подготовить стенгазету к какому-то юбилейной дате. А она рисовать совершенно не умеет. И тему придумать не может, чтобы интересно всем было. А никто больше из отдела ей помогать не хочет. Время идёт, сроки поджимают, а работа стоит.

— Не знаю, что и делать, — всхлипнула она.

— Это вообще не проблема, — заявил обалдевшей девушке я.

— Так, а что делать?

— Давайте после работы задержимся, и я вам подскажу, — взглянул на часы я.

— Д-да, давайте.

— Хотя сегодня же у нас собрание профкома, — задумался я.

— Я там тоже буду, — пискнула она.

— Вот и замечательно. После собрания я вам расскажу, как это преодолеть. И не плачьте. Это очень пустяковая ситуация. Решается на раз.

Я подмигнул ей, забрал свой и её подносы с грязной посудой и отнёс к окошку.

На обратном пути наткнулся на ненавидящий взгляд Ольги. Девушка и так питала к Муле не самые добрые чувства, а сейчас так просто возненавидела.

Ну что же, всем нравиться я не могу.

Отбросив эту скучную мысль, я пошел к себе в кабинет.

— Да, Муля, — вот это ты дал! — похвалила меня первая женщина (имён своих коллег я ещё не знал, а повода узнать пока не было). — Никогда бы не подумала, что ты так можешь.

Хм… интересненько. Её на собрании не было (да и никого из Мулиного отдела), зато она всё знает. Быстро же слухи тут разносятся. И это мне на руку.

— Я ещё и не так могу, — заговорщицки улыбнулся я ей.

— А что же ты тогда на демонстрации отказался речь говорить? — беззлобно попенял мне мужчина.

— На демонстрации — то другое, — отмазался я, — тема там… эммм… для меня тревожная.

Остаток рабочего дня работали в молчании.

Я закончил отчёт. Не знаю, правильно или нет, но успел полностью переписать его на чистовик.

— Фух, я закончил отчёт, — выдохнул я, ни к кому не обращаясь. Моя уловка сработала. Вторая женщина, сразу же отозвалась:

— Муля, давай я твой отчёт тоже отнесу. Сейчас только в своём последнюю колонку заполню и всё.

— Вот спасибо! — обрадовался я. Так как кому надо сдавать — не имел представления. Примерно подозревал, что тому вредному мужичку, что ругался, но это не факт. Может, ему отчёт после десятка согласований на стол ложится.

— Мария Степановна, — поднял голову

от своих бумаг мужчина, — и меня тогда подождите. Мне ещё минут десять осталось.

— Хорошо, — кивнула Мария Степановна.

Ну вот, хоть эту коллегу я теперь уже знаю, как зовут.

Я положил свой отчёт ей на стол и принялся пересматривать бумаги, что загромождали Мулин стол. Ну, вот как можно в таком ворохе хоть что-то найти? Муля явно был к бумажной работе не приспособлен. Хотя, чем больше я его узнаю, тем больше понимаю, что он не был приспособлен ни к какой работе.

Собрание началось сразу после работы. В отличие от обеденного собрания, здесь людей было гораздо больше. Как я понял, здесь были не все отделы, а только те, что входили в наше общее управление. Четыре отдела всего. А вот руководства (всяких там министров) не было.

Собрались в большом актовом зале. Он был реально большой и гулкий. Акустика здесь была на высоте. На сцене стоял рояль, что подчёркивало, что это не просто актовый зал, а актовый зал Министерства культуры. На полу — паркет, на витражных окнах — белоснежные шторы огромными складками. Торжественность обстановки подчёркивало огромное панно на правой стене с изображением триединого и трёхликого бога коммунизма — Маркса, Энгельса и Ленина.

Люди шумели, все хотели уже идти домой. Но приходилось сидеть на собрании. Что не добавляло лояльности, в данном случае ко мне.

Наконец, главный — седой мужик с обвислыми усами, который вместе с Уточкиной и ещё одной, пожилой, женщиной, сидел за накрытым кумачовой скатертью столом на сцене, привстал и громко постучал линейкой по графину с водой:

— Внимание, товарищи! Тихо! Начинаем работу!

В зале постепенно всё стихло и установилась тишина. Подождав, пока народ окончательно угомонится, мужик сказал хорошо поставленным голосом:

— Итак, товарищи! Сегодня у нас с вами на повестке два вопроса. Первый — доклад товарища Громикова о низком идейно-теоретическом уровне и антихудожественной направленности репертуара театра «Литмонтаж», и второй — о неподобающем и порочащем честь поведении товарища И. М. Бубнова.

Прочитав повестку, он поднял голову от бумажки и с некоторым удивлением посмотрел на меня.

Я на его взгляд лишь неопределённо пожал плечами. Мол, сам тоже в шоке.

Первый вопрос рассматривали долго и нудно. Докладчик, такой же седой, но ещё более усатый дядька, товарищ Громиков, всесторонне, с многочисленными подробностями и лирическими отступлениями, распекал какого-то режиссёра за антихудожественную направленность репертуара артистов разговорного жанра. Постановили усилить контроль со стороны Моссовета, режиссеру и артистам запретить выступать без согласования репертуара с Главлитом, а нынешний репертуар заменить на пьесы и монологи, соответствующие идеологической повестке.